Коллектив авторов - Антология средневековой мысли. Том 1

Тот, кто утверждает, что универсалии существуют, возражает Аристотелю. Не следует опасаться, что интеллект, постигающий универсалии отдельно от единичностей, пуст, так как существовать отдельно от единичностей универсалии не могут. Ведь иногда интеллект рассматривает вещь просто, как, например, когда он рассматривает самого по себе человека или камень — благодаря этому он прост; но иногда он постепенно продвигается, когда, например, различает, что человек бел или лошадь скачет. И тогда о нем говорят, что он составной. Следовательно, иногда интеллект исследует вещь просто, как она есть, когда, например, он размышляет о Платоне; иногда иначе, то соединяя то, что не объединено, то абстрагируя то, что не может быть разъединено. Ведь тот, кто мыслит козлооленя или кентавра, предполагает неведомое присоединение природы человека к животному или присоединение животного к животному [502]. Но, с другой стороны, тот, кто мыслит линию или поверхность без тела в любом случае отделяет форму от материи оком созерцания (contemplationis oculo), однако при всем том без формы материя существовать не может. Хотя абстрагирующий интеллект не воображает себе, что существует форма без материи (тогда он был бы составным), а он просто созерцает форму отдельно от материи, но существовать без материи форма не может. И этим не наносится вред простоте интеллекта, но он тем проще, чем более простое постигает по отдельности без смешения с прочим. Ведь не противоречит же природе вещей то, что интеллект использует эту способность для своего исследования, так как он может разъединять соединенное и соединять разъединенное.

Впрочем, безрассуден тот, кто соединяет то, что объединяет разъединенное; кто же абстрагирует, поступает верно, и абстрагирование — как бы мастерская всех искусств. И, конечно, способ существования у вещей один, и очевидно, что его направляет природа, но способ мышления и обозначения вещей не один. Действительно, хотя невозможно существование такого человека, который не был бы тем или другим, однако помыслить и обозначить такого человека можно, такого, что он не мыслится и не обозначается как тот или другой человек. Следовательно, роды и виды образуются посредством абстрагирующего интеллекта для обозначения составного; хотя если кто ищет в природе вещей более тщательно это удаленное от чувственного, ничего не найдет и напрасно будет трудиться: ведь природа ничего подобного не порождала. Но, напротив, разум это схватывает и, изучая в себе субстанциальное сходство различных вещей, завершает, как говорит Боэций [503], свое общее понятие (generale conceptum), которое из формального сходства людей выводит [определение]: «Животное разумное смертное». Поэтому, как бы то ни было, это общее понятие иначе как в единичностях существовать не может. Таким образом, роды и виды, конечно, вещи не чуждые единичностям в действительности и по природе, но [в то же время] они суть некие представления актуального и природного, удерживаемые интеллектом по сходству с актуальным, словно в зеркале природной чистоты самой души, которые греки называли έννοία или είκόνοφανας, а именно образами вещей являющихся в уме. Ведь душа, как бы отраженная в зраке своего созерцания, в самой себе открывает то, что определяет: в самом деле, образ (exemplar) ее находится в ней самой, пример (exemplum) же в действительных вещах. Подобно тому, как в грамматике говорится: «Имя, имеющее такое окончание, относится или к женскому, или к среднему роду» [504], разуму дается нечто общее, служащее образцом для множества склоняемых имен, а примеры таких имен, по истине, очевидны во множестве слов с этими окончаниями. Подобные образцы вещей возникают в уме, природа же создает примеры, соответствующие этим образцам, и предоставляет их чувствам. Следовательно, эти образцы, конечно, познаваемы, и как бы образы и тени существующих вещей, в соответствии с Аристотелем. Если кто-либо старается их познать через существование, которым они обладают отдельно от единичностей, они ускользают от него подобно сновидению. Ведь они знаки и открываются одному лишь интеллекту.

В то же время говорят, что универсалии являются субстанциями для единичностей; к ним следует обращаться ради причины познания и природы отдельных вещей: ведь наличие универсального в единичностях очевидно, и, следовательно, и подчиненное без стоящего над ним не может ни существовать, ни быть познанным. Ведь человека нет, если нет животного. Но человек и не мыслится так, чтобы вместе с ним не мыслилось животное, потому что человек есть таковое животное. Так человек находится в Платоне, поскольку Платон и является человеком, и мыслится таковым, или как вот этот человек. К тому же, чтобы был человек, нужно, чтобы было животное, а не наоборот, что животное не может быть или мыслиться, если не мыслится или не существует человек: ведь в понятии человека присутствует животное, но в понятии животного нет человека. Потому что подобное требует подобного, но не востребуется подобным ни для его сущности, ни для его познания: поэтому говорят, что животное — субстанциальное свойство для человека. То же касается и единичных вещей, которые нуждаются в родах и видах, но никоим образом роды и виды не нуждаются в индивидах. Ведь отдельная вещь не обладала бы субстанцией, и не была бы познана, если не было бы вида или рода, то есть если бы она не существовала или не была бы известна как та или другая. Однако говорят и то, что универсалии — вещи, и что они в большинстве случаев существуют просто, но вследствие этого не следует видеть в универсалиях колоссов, или прозрачность духов, или отдельных от единичностей сущностей. Ведь и то, что подлежит утверждению или отрицанию называют вещами, и чаще всего говорят, что «истинное» существует, но, тем не менее, это не относят к субстанциям или акциденциям, и оно не принимает имени Творца или творения. Поэтому, как говорит достопочтенный епископ андеговоров [505]: «на форуме различных наук должна быть любезность в обмене друг с другом мнениями», ведь свобода расцветает на форуме философов, и слова там используются по благодати (distrahuntur ad gratiam). Итак, считается, что универсалии существуют, или даже полагают, что они существуют как вещи, если это угодно настаивающим, тем не менее из-за этого было бы неверно умножать или измельчать число вещей через то, что в числе вещей не находится. Если кто, напротив, рассматривает универсалии отдельно, он, конечно, обнаружит, что они подлежат числу, но число единичностей не увеличивается из-за него. Так ведь головы не входят в число коллегий или тел, или тела не входят в число голов, также и универсальное не увеличивает путем прибавления число единичного и единичности не входят в числе универсалий: ведь число охватывает не более того, что к нему относится и что природа выделяет в отдельных родах вещей. Универсалии же есть ни что иное, как то, что обнаруживается в единичностях. Хотя общее исследуется отдельно от много, но в конце концов никто своими руками ничего не изобрел, поскольку отдельно от единичностей ничего нет, если только так, как — истинное, либо обозначения составных высказываний подобны [вещам]. И пусть не смущает то, что единичное и телесное служит содержанием универсального и бестелесного, потому что действия всякого разума, как говорит Августин, бестелесны и недоступны ощущению, хотя то, что происходит, и действие, как оно происходит, в большинстве случаев воспринимаемо чувствами. Следовательно, универсалии есть то, без сомнения, что ум мыслит безотносительно, и что он равно распространяет на множество единичностей, что обозначает звук в общем и что истинно для многих. Но, конечно, то, что мыслится и обозначается, следует объяснять доступнее, чтобы ни в коем случае не перейти к бесцельному рассуждению и тонкостям искусства грамматики, которая по своей природе не допускает, чтобы были бесконечными доказывающие речи, если только нет основания для свободы толкования; и она не позволяет относительным обозначениям быть неясными, чтобы не спутывался их смысл либо в определении индивидуальной вещи, либо ее действия, либо действия другого. Ведь речь, которая обозначает вещь, относительна, так как слово или размышление исходит из вещи. Следовательно, когда говорят, что тот, кто знает добро и добросовестно упражняется в нем, мудр и счастлив, конечно же, тот и то — утверждения относительные, даже если они точно не описывают личность, они удерживаются актом познания благодаря этому ограничению от своего рода бесконечности. Но необходимо, чтобы в утверждении подразумевался кто-либо единый, который и добро познал, и упражняется в нем, и, вследствие этого, счастлив.