Софокл - Электра

И перед нею.
Она ведь большей язвой мне была.
Живя со мною, кровь мою сосала
Из недр души моей. Теперь довольно!
Уж не смутят меня ее угрозы,
Покоя не нарушат моего.

О горе мне! Орест, твою кончину,
Оплакать я должна, — а над тобой
790 Родная мать глумится. Хорошо ли?

Тебе — не знаю, а ему — вполне.

Внемли, оплот усопших, Немесида!

Она вняла — и дело решено.

Кощунствуй смело; власть — твоя отныне.

Орест иль ты меня молчать заставят?

Умолкли мы, — умолкла бы и ты.

(Воспитателю)

Благословен приход твой, гость, за то уж,
Что ты ее заставил замолчать!

Итак, спокойно я уйти могу?

800 Нет, так нельзя: и нас бы ты обидел
Таким уходом, и того, кто в путь
Тебя отправил. Нет, войди в наш дом,
Ее ж оставь на площади: пусть вволю
Себя оплачет и друзей своих.

Вот мать! Не правда ль, в исступленье горя
Безумным воплем огласила стогны
Бедняга, про страдальческую смерть
Родного сына услыхав? Так нет же!
Ушла со смехом! Горе, горе мне!
Орест мой милый, всю меня сгубил ты
Своею смертью. Из души моей
810 Последнюю надежду вырвал ты —
Что день придет, когда грозою ясной
Ты мести грянешь — за отца в могиле
И за меня несчастную. Теперь же
Что делать мне? Одна на свете я,
Без брата, без отца. Опять рабой
Убийц презренных стать! Ужель со мною
Достойно, боги, поступили вы?
Нет, я не в силах под одною кровлей
Жить с ними доле; здесь у входа дома
Лежать хочу я вне семьи, покуда
Вконец я не исчахну. Если ж кто
Из домочадцев вида моего
820 Не вынесет — пусть смерть мне даст. Спасибо
Ему скажу. Обузой стала жизнь:
Нет боле в ней предмета для желанья.

Где ж ты, перун Зевса, и ты,
Яростный луч Солнца? Зачем,
Видя такое,
Спокойно ты терпишь?

О горе мне, горе!

К чему эти слезы?

830 Горе!

Оставь твои стоны!

Пожалей!

Как?

Он под землей, знаешь сама;
Если ж ты вновь светоч надежд
В сердце возжешь, станет кругом
Вдвое черней горе!

Слушай: был царь Амфиарай; [35] Амфиарай. — См. фр. 33—40 и вступит, заметки к ним.
Златом жены в мрака чертог
Был он отправлен.
Теперь среди мертвых —

840 О горе мне, горе!

Он властвует мощно!

Горе!

Да, горе: убийца —

Сражена!

Да!

Знаю, сразил мститель ее:
Горе отца сын утолил.
Был и у нас мститель такой, —
Взяли его боги!

Ах, жалка жизнь твоя, жалка?

850 Испытала я вдоволь усладу ее,
Как за месяцем месяц, что мутный поток,
Вереницей рыданий [36] Вереницей рыданий… — Перевод Зелинского («вереницей унылой») исправлен на основании конъектуры Бергка, принятой Доу: πανδύρτῳ. тянулся!

Знаем грусть твою.

Будь же нем, зов любви!
Там, ты видишь, нет…

Чего?

Надежды нет на крови участье родной,
Крови отца-героя!

860 Смертным всем смерти час сужден.

Суждено ли и то, чтоб в ристанья пылу
Безнадежно повиснуть в тенетах вожжей
И в мучениях дух испустить свой?

Горю меры нет!

Где ж ей быть? Дом чужой
Без руки моей —

Увы!

Огню предал несчастного брата; молчал
870 Плач упокойной песни!

На крыльях радости к тебе лечу я,
Родная; я забыла о приличье, [37] Я забыла о приличье… — Порывистые движенья в присутствии посторонних, быструю ходьбу афиняне считали недостойными для свободнорожденного и тем более — для девушки из царской семьи. Ср. Платон, Хармид, 159 В.
Чтоб поскорее известить тебя.
А весть моя — восторг и избавленье
От зол, в которых изнывала ты.

Неисцелима скорбь моя; помочь мне
Бессильна ты; к чему ж слова твои?

Так знай же! Здесь Орест наш, здесь, так явно,
Как пред тобою я теперь стою!

Ты, видно, обезумела: глумишься
880 И над моим, и над своим несчастьем!

Клянусь отцовским очагом! По правде,
А не в глумленье молвлю я: он здесь!

Ах, бедная! чьему пустому слову
Поверила так беззаветно ты?

Своим глазам, а не чужому слову
Я верю: нет надежнее улик.

Улики, как же! Брось огнем надежды
Обманчивым больное сердце греть!

Ради богов, хоть выслушай! Узнаешь,
890 Звать ли разумной впредь меня, иль нет.

Что ж, говори, коль так тебе приятно.
Хрисофемида
Все расскажу, что видела сама.
Пришла к отца я древнему кургану.
Вдруг вижу — на холма вершине млека
Еще белеет свежая струя.
Кругом ее площадка вся покрыта
Цветами — всеми, что растит земля.
В недоуменье дух я затаила;
Смотрю кругом, не видно ли вблизи
Кого из смертных. Нет; везде молчанье.
900 Я подошла поближе, и у края
Сжигальницы — прядь молодых волос,
Ножом отрезанных, внезапно вижу.
И как увидела ту прядь я — вдруг
Меня как молньей озарило: образ
Душой взлелеянный Ореста явно,
Из смертных всех любезнейшего, встал
Передо мной; он эту прядь оставил!
Беру ее — так хочется мне вскрикнуть…
Но нет, то место свято: только слезы
Счастливые зеницам застят. — В этом
И ныне так же я убеждена,
Как и тогда, что он один могилу
Тем приношением украсить мог.
Кому ж пристало благочестье это?
Тебе еще, да мне. Но про себя
910 Я знаю, что виновница не я,
И про тебя уверена. Ведь даже
Молитвы ради из дому уйти
Тебе нельзя — гроза нависнет тотчас.
О матери и думать праздно — дух
Ее не так направлен, да и вряд ли
Она б скрывалась. Нет, то был Орест:
Он эту почесть оказал отцу!
Итак, мужайся, милая. Не вечно
Одна судьба над смертным тяготеет.
На нас злодейка хмурилась доселе;
Зато теперь день радости настал!

920 Как ты жалка в безумии своем!

Опять упрек? Нерадостен рассказ мой?

Не знаешь ты, где мысль твоя витает.

Не знаю я, что видела сама?

Его уж нет, несчастная! Оплот наш
Погиб, не жди отрады от него!

Что ты сказала? Кто принес известье?

Свидетель близкий гибели его.

Удивлена я; где ж свидетель этот?

Желанным гостем с матерью вошел он.

930 О горе нам! Но кто ж отца курган
Украсил столькими дарами чести?

Скорей всего — на память о покойном —
Ореста друг с чужбины их принес.

О бедный брат! А я к тебе спешила
На радостях, не зная, как близка
Была кручина. Вот я здесь — и что же?
К печали прежней новую нашла.

Все это правда. Но прими совет мой —
И ты обузу лютых зол стряхнешь.

940 Могу ль умершим жизнь я возвратить?

Речь не о том! Ума я не решилась.

Что ж ты велишь — в пределах сил моих?

Чтоб мой завет исполнила ты стойко!

Не откажусь, коль пользу он сулит.

Ты знаешь: без труда удачи нет.

Да, знаю, и труда жалеть не буду.

Так выслушай решение мое.
Что от друзей нам помощи не будет —
Сама ты знаешь: нет у нас их боле.
Что были, тех Аид похитил; так-то
950 Покинуты мы всеми и одни.
Пока я знала, что в расцвете силы
Живет наш брат — он был моей надеждой,
В нем видела я мстителя, родная,
Обетованного за кровь отца.
Его не стало — на тебя отныне
Взираю я. Ты смелою рукою
Должна со мной, сестрой твоей, повергнуть
Эгисфа — тайн быть не должно у нас.
Подумай! Долго ль в благодушье мирном
Согласна ждать ты? Знаешь ли надежду
Нескошенную хоть одну? В слезах
960 Тебя я видела, что вес наследье
Отца ты потеряла, что без брака
И без детей ты вянешь столько лет.
И будешь дольше вянуть, будь покойна:
Не так уж легкомысленен Эгисф,
Чтоб дать взойти иль твоему потомству,
Иль моему, себе же в явный вред!
Итак, решись! За мной последуй смело!
И благочестия ты долг исполнишь,
Почтив отца и брата заодно;
970 И вновь свободной прослывешь — такою,
Какою от рожденья ты была;
И жениха достойного найдешь:
Ведь все стремятся к благородству люди.
А слава, слава! Милая, ужель
Не видишь ты, какой венец нетленный
Себе и мне ты подвигом своим
Добудешь? Как и граждане, и гости, [38] …и гости… — Чужеземцы, оказавшиеся в Арголиде.
Завидев нас, воскликнут с похвалой:
«Вот две сестры, что отчий славный дом
Воздвигли вновь, что, не жалея жизни,
Врагам-убийцам в час победы их —
980 Кровавой мести в грудь вонзили меч!
Хвала и честь, привет и ласка им!
Пусть и на праздниках богов и в вече
Их за отвагу слава осенит!»
О милая! Послушайся меня!
Отцу на помощь, брату в утешенье,
Избавь от зол обеих нас! Решись!
Тому, кто от рожденья благороден,
Позорно жизнь позорную влачить!

990 Здесь вещий ум полезен — и тому,
Кто дал совет, и кто совет приемлет.

Ах, был бы ум ей спутником, подруги,
Она бы раньше, чем раскрыть уста,
Про осторожность вспомнила. Но нет!
Она ее и помнить позабыла!
Откуда смелость почерпнула ты
Такую, что сама кинжал хватаешь
И мне прислуживать себе велишь?
Не видишь разве, что не мужем ты,
А женщиной родилась, что слабее
Твоя рука, чем меч твоих врагов?
Что к ним судьба всегда благоволит,
1000 А к нашей доле вовсе безразлична?
Возможно ли, с таким врагом воюя,
На радостный надеяться исход?
Пусть лишь узнают наши речи — вдвое
Обуза бедствий станет тяжелей,
И не утешит золотая слава
Пред обликом позорной смерти нас.
Не в смерти ужас [39] Не в смерти ужас… — Эти два стиха значительная часть издателей, начиная с Наука и кончая Доу, считает поздней вставкой, поскольку готовность к смерти отнюдь не соответствует характеру Хрисофемиды и всем ее высказываниям, — ср. 335—340, доводы, предшествующие спорным стихам, а также 1027. Другие издатели либо игнорируют предложение изъять эти стихи, либо энергично его отвергают, как, например, Джебб. — нам желанной станет
Она, но выбрать честной не дадут.
Молю тебя, не допусти, чтоб в корень
1010 Погибли мы, и дом наш опустел.
Оставь свой пыл! Слова твои забудем:
Их не было, до слуха моего
Не долетел их звук. Но ты, родная,
Хотя теперь, хоть поздно образумься:
Бессильная, всесильным уступи!

(Электре)

Послушайся! Предвиденье и мудрость —
То лучший смертному от бога дар!