Рамон Льюль - Книга о любящем и возлюбленном

Кроме «Великой науки» Белобоцкого, ее сокращения, выполненного Андреем Денисовым, и «Краткой науки», переведенной Белобоцким, староверы активно осваивали «Риторику», также принадлежащую перу Белобоцкого. Под разными названиями («Книга, нарицаемая Раймунда Люлия писанных вещей»; «Книга о разуме письма святого риторика Раймунда Люлия, римского учителя и кавалера»; «Наука проповедей») известно девять списков этого сочинения. Установлено, что выговцы активно использовали ее, равно как и другие люллианские сочинения, для обучения логике, риторике и философии. Подтверждение тому мы, например, находим в предисловии к поморскому списку «Грамматики» и «Риторики» Феофана Прокоповича: «Аще же из синтаксиса поступит кто в риторику, то может и той с начетом прочих книг добре риторствовати, присовокупя к сему Раймундову философию или метафизику». [181] Цит. по: Зубов В. П. К истории русского ораторского искусства конца XVII—первой половины XVIII века... С. 300—301.

Как было доказано тем же В. П. Зубовым, вскоре появились и оригинальные русские сочинения, прежде всего проповеди, составленные по люллианским моделям, с ориентацией на люллианское красноречие и с использованием люллианских категорий. Таковым, например, является «Рассуждение о предивном величестве природы человека», сочиненное братом Андрея Денисова, Семеном.

Первостепенный интерес для изучения феномена русского люллианства представляют сведения о русских переписчиках, читателях и владельцах люллианских книг. В высшей степени любопытны и заметки на полях рукописей. Ряды русского люллианства в XVIII в. пополнялись прежде всего «третьим сословием». Все известные нам владельцы «Великой науки», как это было установлено А. X. Горфункелем, принадлежали к демократических слоям населения. Это были купцы, крестьяне, ремесленники, одинаково жадные до знаний, хотя и неодинаково подготовленные к овладению люллианской «машиной истины», которое требовало абстрактного мышления, доверия и усидчивости. Если один из них назвал люллианскую премудрость «ароматоуханным гроздополезным овощем», то другой капитулировал, так ею и не овладев: «Доселе моя охота, прочее оставляю: инем с прилежанием ю читать. Аще я лености деля и ничто себе обрел; однако вся, кто будет прилежно читать, обрящет то, яже содержит. Многим промыслом и великой ценой едва ю стяжах, ныне же не за толико отдах. От еже в пречестнейших ей быти руках, три года держах. От нижайших как по природе, так и фортуной, Никифор сия написах. 1723 г., июня 17 дня». [182] Цит. по: Горфункель А. X. «Великая наука Раймунда Люллия» и ее читатели. С. 346.

Нет ничего удивительного в том, что именно старообрядцы, столь ревниво оберегавшие чистоту и традиционность своих убеждений, оказались проводниками и популяризаторами идей одного из величайших авторитетов католической мысли. Сам Люллий прекрасно объяснил подобный этому парадокс в метафоре 154 своей гениальной мистической «Книги о Любящем и Возлюбленном», подчеркнув, что повлияли на него не идеи арабских мистиков, а та форма, в которой они выражали свои идеи. Не следует также забывать и о существовании некой топики, общей для всех великих религий мира, и особенно для ответвлений христианства.

Впрочем, несмотря на столь очевидную близость религиозных исканий человечества, люллианство, в каких бы странах и в какие бы эпохи ни пускало оно корни, всегда было сопряжено с известной опасностью для его приверженцев. Официальная церковь почти всегда относилась к его сторонникам с настороженностью и недоверием; их нередко осуждали и преследовали. Трагические судьбы западноевропейских люллианцев слишком хорошо известны: достаточно вспомнить Дж. Бруно. Чтобы дополнить картину, можно добавить, что в России не только сожгли Квирина Кульмана, но хотели сжечь и Яна Белобоцкого; что сжигали и преследовали старообрядцев, верных не только своим убеждениям, но и «Великой науке». Судя по всему, антилюллианские настроения в России представляли просветители, позитивисты, профессора университетов, в то время как к люллианцам принадлежали мистики, староверы, романтики, символисты.

Русское люллианство относится к той же эпохе, что и реформы Петра I. Несмотря на огромную популярность произведений, принадлежащих к русскому люллианству, ни одно из них не было опубликовано. «Великая наука» казалась смешной почитателям естественных наук, приверженцам просветительских идей. Однако ?несмотря на это пренебрежение и в противовес магистральным тенденциям, русское люллианство (пусть полулегально, в рукописных версиях) продолжало свое существование, по-своему отвечая потребностям эпохи.

На Западе обращение к идеям Раймунда Люллия было характерно для узкого круга подготовленных читателей-эрудитов. В русском люллианстве по сравнению с люллианством западноевропейским поражает и позднее его возникновение, и широкое распространение. Однако самое любопытное в исследуемом феномене — роль люллианства, этого экзотического заморского плода, в атмосфере русской культурной и религиозной жизни, столь закрытой во многих других случаях.

Неверно полагать, что с точки зрения информативной «Великая наука» для XVIII в. была уже безнадежно устаревшей. С. Триас Меркант убедительно доказал, что П. Паскуаль и другие эрудиты XVIII столетия оказались последователями на новом этапе люллианской теории фигур и геометрических символов в ее логико-онтологической основе и активно вводили люллианский «язык» в школьное обучение. [183] См.: Trias Mercant S.: 1) Filosoffa y sociedad: (Hacianna ccologfa del lulismo do illustracion). Palma de Mallorca, 1973. Р. 121 — 122; 2) Hcrmeneutica у lenguajc de la filosoffa lulista del siglo XVIII //Mayurqa. Palma de Mallorca, 1971. T. 6. P. 371. Заслуживает также внимания следующее обобщение, принадлежащее X. Каро Барохе: «В первой половине XVIII века многое из того, что в XVII веке имело сугубо камерное звучание, становится общим достоянием». [184] C(iro Baroja J. Teatro popular у magia. Madrid, 1974. P.4(>. Кажется, что поводом для этого наблюдения послужила судьба в XVIII в. в старообрядческой среде русского Севера «Великой науки», созданной в конце XVII столетия одиноким мыслителем.

Популярность этой доктрины среди староверов объясняется ее универсальным характером, позволявшим использовать люллианские доводы в религиозной полемике, а люллианские сочинения как учебники философии, логики и риторики, в том числе в школах. Русские люди обнаружили также, что эти произведения содержат метод ассимиляции всех наук и написаны языком, пригодным для систематизации всех знаний. Надежда на осуществимость подобной затеи перевешивала возможные опасения по поводу ее иллюзорности и утопичности.