Автор неизвестен - Европейская старинная литература - Фортунат

«Слезливым историям о страдании и терпении» («Гризельда», «Геновефа») Энгельс противопоставляет истории, прославляющие любовь («Магелона», «Мелюзина» и «Тристан»), и добавляет: «В качестве народной книги мне больше нравится „Магелона"». [147]

И далее он пишет: «„Дети Хеймона" и „Фортунат", где мы снова видим в центре действия мужчину, – опять-таки две настоящие народные книги. В „Фортунате" нас привлекает исключительно веселый юмор…; в „Детях Хеймона" – дерзкое своенравие, неукротимый дух оппозиции, который с юношеской силой противостоит абсолютной, тиранической власти Карла Великого и не боится отомстить собственной рукой, даже на глазах государя, за нанесенные оскорбления. В народных книгах должен царить подобный юношеский дух, и ради него можно не обращать внимания на многие недостатки». [148]

Естественно, что Энгельс касается вопроса о литературной обработке старинных народных книг. Он выражает неудовольствие тем, как это получается у Освальда Марбаха, который лишает публикуемые тексты самобытной яркости, делает их совершенно тусклыми и бесцветными. Сетует Энгельс также на вмешательство прусской цензуры, от которой сильно пострадал «Уленшпигель». По мнению Энгельса, только братья Гримм, обладающие достаточной критической проницательностью и художественным вкусом, могли бы успешно справиться с этой работой. Но, как известно, они так и не занялись немецкими народными книгами.

«Необычайной поэтической прелестью обладают для меня эти старые народные книги, с их старинной речью, с их опечатками и плохими гравюрами», [149]– признается молодой Энгельс в заключительной части своей статьи.

Как уже отмечалось выше, немецкие народные книги складывались преимущественно в XV–XVI вв., или, точнее сказать, во второй половине XV, на протяжении всего XVI и в начале XVII в. Отдельные книги появились и позднее. Так, только в 1726 г. в печать попала «История о роговом Зигфриде», столь полюбившаяся молодому Ф. Энгельсу.

Народные книги, жадно поглощавшиеся массовым читателем, представляли собой причудливый сплав исторических воспоминаний, поэзии шпильманов, плутовских, рыцарских и сказочных историй, задорных шванков и площадных анекдотов. [150]Многие из них непосредственно восходили к средневековым и очень часто к иноземным источникам либо тесно связаны с традициями той эпохи. Средневековая литература продолжала оставаться богатой кладовой, из которой создатели народных книг охотно черпали свой разнообразный материал. Однако шли века, менялась обстановка, менялась социальная среда, и в новых исторических условиях традиционные сюжеты подчас приобретали новый смысл. С конца XV в. Германия вступала в эпоху Возрождения, отмеченную интенсивным ростом бюргерской культуры. Былые феодальные идеалы теряли свое значение. Реформация, вспыхнувшая в 1517 г. и в 1525 г. переросшая в Великую крестьянскую войну, явилась первым опытом буржуазной революции в Европе, правда, опытом, завершившимся неудачей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что феодальный мятеж превращался в народной книге «Сыновья Хеймона» (1535). восходившей к французскому героическому эпосу средних веков, в бунт против тирании, [151]в бунт, вызывавший восхищение «бурных гениев» и молодого Энгельса. За то по постановлению властей в начале XIX в. книга эта была конфискована.

Следует отметить, что среди народных книг и особенно ранних значительное место занимает рыцарский роман. Как и все другие народные книги, созданные в этом жанре, они пишутся прозой. Впрочем, надо иметь в виду, что от изысканной стихотворной формы к более обыденной прозе шло развитие всего европейского романа. [152]

Чем, однако, рыцарские романы могли привлечь составителей немецких народных книг? Собственно феодальный элемент, связанный с вопросами придворной куртуазии, их занимать не мог и, в сущности, не занимал. Поэтому прославленные куртуазные романы Гартмана фон Ауэ (ок. 1170 – ок. 1210), представлявшие собой вольный пересказ романов выдающегося французского эпического поэта XII в. Кретьена де Труа, не вошли в состав немецких народных книг. Не привлекли к себе также внимания этические искания Вольфрама фон Эшенбаха (ок. 1170 – ок. 1220), автора «Парцифаля», одного из глубочайших произведений европейского средневековья. Зато восходивший к французскому источнику роман графини Елизаветы Иассау-Саарбрюкенской (1397–1456) «Гуг Шаплер» (1500), повествовавший о том, как худородный племянник парижского мясника в силу своих личных достоинств занял королевский престол, стал народной книгой и имел успех у широкого круга читателей. Названный роман, выдержавший в XVI в. пять изданий, являлся знамением времени Он свидетельствовал о том, что даже в произведения, создававшиеся представителями господствующего сословия, вторгались новые взгляды, соответствовавшие духу времени. Ведь, согласно этим взглядам, ставшим основой гуманистической этики, личные достоинства человека перевешивали знатность происхождения.

Что касается традиционного рыцарского романа, то, превращаясь в народную книгу, он приобретал очертания нарядной сказки, занимательного рассказа об удивительных событиях и приключениях. В рыцарском романе сказочные и авантюрные элементы всегда играли значительную роль. Можно даже сказать, что сказка стояла у его колыбели. С самого начала он охотно прислушивался к фольклорным мотивам, и они, трансформируясь и облекаясь в изысканные формы, продолжали играть значительную роль в его последующем развитии. В народных книгах эта аристократическая изысканность уступала место наивной простоте. Правда, рыцари и принцессы оставались, оставались и великолепные дворцы и замки. Но ведь и в русских народных сказках, увлекавших слушателей в чудесный мир красоты и удачи, всегда находилось место для какого-нибудь безупречного Ивана-Царевича, которому служить готов даже серый волк.

Эта новая жизнь европейского рыцарского романа, вышедшая за пределы узкого феодального круга, была очень любопытной и в то же время характерной чертой эпохи Возрождения. К началу XVI в. рыцарство в странах Западной Европы уже утратило свое былое значение. Явным анахронизмом являлись поэтому мечты немецкого гуманиста-рыцаря Ульриха фон Гуттена (1488–1523), стремившегося накануне Великой Крестьянской войны вернуть немецкому рыцарству утраченную им силу и значение. Правда, кое-где еще продолжали устраиваться рыцарские турниры, но они все более превращались в декоративный парад, а затем и вовсе исчезли. Рыцарство и его культура становились эффектным мифом, который хотя и не мог соперничать с мифами классической древности, тем не менее продолжал привлекать внимание деятелей ренессанской культуры. На это хотя бы указывают великолепные, овеянные рыцарской романтикой бронзовые статуи легендарного короля Артура и короля Теодориха, отлитые в мастерской Питера Фишера Старшего (1512–1513), вероятно, по рисункам А. Дюрера [153](Инсбрук, дворцовая церковь). Примечательно, что выбор немецкого скульптора, современника Эразма Роттердамского и Томаса Мора, остановился на фигуре короля Артура, неизменно возглавлявшего в куртуазных романах мифическое братство Рыцарей Круглого стола. Впрочем, тут надо считаться и с тем, что статуи изготовлялись для гробницы Максимилиана I, охотно называемого «последним рыцарем на троне».