Сборник - Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Царь иноземный был один правителем надменным,
Сокровищ много он имел и множество владений,
Был нестерпимым гордецом и удержу не ведал;
Три сына были у него, любимых им сердечно,
Своей осанкой и красой поистине отменной
И благородной храбростью к себе всех привлекавших
И любовался царь–отец их статностию равной,
Изысканною красотой и доблестью великой,
И никому из них не мог отдать он предпочтенья.
Хотел он видеть старшего наследником престола,
Но видеть сонаследником хотел он и второго,
Равно и сыну третьему венец самодержавья
Желал он также передать всем сердцем и душою:
Ведь сына каждого отец считал достойным власти,
И предпочесть кого–нибудь никак он не решался;
А передачу всем троим совместно полновластья,
Могущего их привести и к мятежам и к бедам,
Считал недопустимой царь и гибелью грозящей.
И вот, воссевши на престол, детей он призывает
И обращает к ним слова с любовью таковые:
«Вы, дети, плоть моя и кровь, души моей утеха,
Я и венец, и власть мою, и честь свою, и силу —
Все передать желаю вам и все вам предоставить,
Но одинаково люблю я вас троих всем сердцем;
Кого ж из вас мне предпочесть, кого считать мне главным,
Державным увенчав венцом, я, право, и не знаю.
Самодержавие отдать всем вместе не хочу я,
Желая, чтобы мой венец и вся моя держава
Остались нерушимыми и ныне и навеки.
Владенье общее всегда раздоры порождает:
Ведь, как в любви не может быть любовников совместных,
Так и в самодержавии для дележа нет места.
Берите денег вдоволь вы, берите вы и войско,
Берите все, что нужно вам для подвигов отважных —
Запасы и сокровища, и воинскую силу,
И отправляйтесь, взяв себе на путь побольше денег
И все, что захотите взять себе для снаряженья.
Тот, кто проявит больше всех и мужество, и смелость,
И силу, и умение, и здравый смысл, и разум,
Кто в доблестных деяниях всех царственнее будет,
Кто подвигами выше всех себе трофей воздвигнет,
Тому из вас я и отдам всю власть самодержавья,
И, увенчав его, ему я передам все царство».
Никто не вознегодовал на отчее решенье,
На отчие условия и на его заветы;
Но с удовольствием они и с искренней любовью,
С готовностию полною, от всей души и сердца
С войсками всеми и со всей их воинскою силой,
Со всем их снаряжением и с конницею всею,
С отцом простившись, тотчас же все трое в путь пустились.

Вся золоченая стена высоко поднималась,
И, чистым золотом блестя и красотою дивной,
Она и солнечных лучей сиянье затмевала;
И драгоценными зубцы каменьями сверкали,
Переливаясь жемчугом и золотой чеканкой.
Великолепен замок был. А ворота у замка
Своей могучей красотой восторг и страх внушали;
И золото и блеск камней и перлов драгоценных,
Богато и роскошно в них горевших и сверкавших,
Столь стройно и умело там в порядке размещенных,
А не случайно как–нибудь, на удивленье были.
И при воротах запертых вились живые змеи,
Безмерной хищностью своей всех в ужас повергая
И неусыпно сторожа огромный этот замок,
Вздымались эти чудища, хранящие ворота:
При виде них любой бы мог там умереть со страха.
Смотря на эти чудеса всей замковой твердыни
И в удивленье замерев, остолбенели братья,
Глядя на золото и блеск каменьев и жемчужин
И остальную красоту сооружений замка.
Но стены были высоки и недоступны вовсе.
Не видно было ни людей, ни зверя никакого,
Ни птиц, ни даже воробьев: везде была пустыня.
И, стены обходя кругом, искали братья входа,
Но стены с башнями на них вздымались прямо в небо.
Великолепию ворот опять они дивились
И, вновь на змей бросая взгляд, пугались этих стражей.
И тайны города они не понимали в страхе,
Не зная, кто же господин блистательного замка.
И, повернувши наконец, пошли они обратно,
Чтоб стражам замковым не стать нечаянно добычей,
А потому не стали ждать и в ужасе бежали.

Посередине потолка — но и сказать мне жутко —
На волосах висела там девица одиноко —
Трепещет сердце у меня, душа трепещет в страхе —
На волосах — увы, судьбы неслыханная воля —
На волосах висела там девица — я смолкаю,
Да, я смолкаю, но пишу, а сердце замирает —
На волосах висела там красавица–девица.
И только на нее взглянул тут младший из трех братьев,
Как младший этот, Каллимах, красот всех воплощенье
И смелости, и мужества, и доблести, и силы,
Остолбенел и тотчас же он замер, словно камень
Смотрел лишь на нее одну, стоял и все смотрел он.
Как будто и она была на потолке картиной.
Всю душу красотой своей могла она похитить:
Умолкнувший немел язык, и замирало сердце.
Налюбоваться он не мог чудесной этой девой,
На красоту ее смотря и женственную прелесть.
Стоял, смотрел, не говоря, души в груди не чуя,
Стоял, смотрел, и сердце в нем двояко поражалось —
Очарованьем красоты и чувством состраданья;
Молчал, а из груди его лишь стоны вырывались.

Она же с горестной мольбой, отчаяньем томима,
Вздохнув уныло, языком запекшимся от муки,
Ему сказала: «Кто ты, друг? Откуда ты явился?
Когда не призрак только ты в обличье человека,
Ты мужествен, разумен иль ты глуп и безнадежен?
Кто ты и почему молчишь, стоишь и только смотришь?
Коль ты моею злой судьбой мне на мученье послан,
Так не щади меня и мучь, коль ты ее приспешник:
На муки отдано мое, как сам ты видишь, тело.
А коль мучениям моим ты сострадаешь, видно,
И коль завистница судьба пресытилась моими
Страданьями, которыми меня давно терзает,
И нынче в утешенье мне тебя сюда послала,
Чтоб ты освободил меня от всех моих терзаний,
То я благодарю судьбу: убей меня, прикончи!
Но если ты пришел сюда, хоть это невозможно
Да и бессмысленно совсем, чтобы меня утешить,
Скажи хоть слово! Что молчишь? Пускай передохну я.
Драконово жилище здесь, обитель людоеда.
Не слышишь разве грома ты, не видишь разве молний?
Идет сюда он! Что стоишь? Идет, беги скорее,
Укройся! Ведь силен дракон, отродье людоеда.
Коль утаишься, то в живых останешься, быть может.
Серебряную видишь ты там, в стороне, лоханку?
Прикройся ею, под нее подлезь ты и упрячься
И, может статься, ускользнешь от жадного дракона.
Беги же, спрячься там, молчи: вот он уже подходит!»
Последовал совету он и внял словам разумным
Девицы той, которая на волосах висела,
Не медля, под лохань подлез, и ею он укрылся.