Мифы, предания, сказки хантов и манси

Проживаю я длинное жаркое лето,
Проживаю я длинное комариное лото.
С каждым днем становится холодней.
Ищу я теплую боровую сторонку,
Ищу я боровую сторонку, выходящую к солнцу,
Нахожу я солнечную опушку леса.
Ложусь, десной зверь, на травушку,
Ложусь, луговой зверь, на травушку.
Одну ручку превращаю в мягкую подушку,
Другой ручное накрываюсь, словно одеялом.
Одна моя ноздря
Погружена в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другая же моя ноздря
Обнюхивает каждый предмет
На расстоянии трех деревьев;
Одна моя звезда [332] "Звезда" — глаз медведя.
Погружена в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другая же моя звезда
Осматривает всю користую землю;
Один пенек мой [333] "Пенек" — ухо медведя.
Погружен в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другой же пенек мой
Прислушивается к каждому лесному шороху.
Чувствую что-то опасное.
Поднимаюсь я, могучий зверь,
И отскакиваю на расстояние,
В три раза большее, чем мой рост.
Поворачиваю голову
И прислушиваюсь к опасной стороне.
Как потечешь ты, моя золотая дума?
Слышен топот лошадиной ноги!
Удаляюсь я со скоростью,
Какую может достигать лишь лесной зверь,
Какую может достигать лишь луговой зверь.
Однако догоняет человек на черной лошади.
Чувствую, что веревка,
Которая идет от меня к нему,
Все больше укорачивается:
Он забирает ее в свои проворные руки,
— Батюшка мой, вышний свет!
Если добывал я когда куропаток,
То приносил их в жертву тебе,
Если убивал я когда дятлов,
То посвящал их только тебе.
Батюшка мой, Нум-Торум!
Неужели ты не спасешь меня
От этого страшного всадника?
Неужели ты не остановишь
Его черную лошадь?
Пусть появится перед всадником
Глубокая яма,
Пусть образуется перед всадником
Топкое болото!
Соскользни, лошадиная нога,
В глубокую яму!
Увязни, лошадиная нога,
В топком болоте!
Так действительно и происходит:
Соскальзывает лошадиная нога
В глубокую яму,
Увязает лошадиная нога
В топком болоте.
Отстает от меня всадник на черной лошади...
Снова ищу я солнечное место
И ложусь на мягкую травушку.
Одну ручку превращаю в мягкую подушку,
Другой ручкой накрываюсь, словно одеялом.
Одна моя ноздря
Погружена в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другая же моя ноздря
Обнюхивает каждый предмет
На расстоянии трех деревьев;
Одна моя звезда
Погружена в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другая же моя звезда
Осматривает всю користую землю;
Один пенек мой
Погружен в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другой же пенек мой
Прислушивается к каждому лесному шороху.
Чувствую и слышу что-то опасное.
Поднимаюсь я, могучий зверь,
И отскакиваю на расстояние,
В три раза большее, чем мой рост.
Поворачиваю голову
И прислушиваюсь к опасной стороне.
Слышен звук серебряных подков.
Это приближается человек,
Сидящий на гнедой лошади.
Хоть и бегу я
Во всю прыть своих звериных ног,
Но чувствую, что веревка,
Которая идет от меня к нему,
Все больше укорачивается:
Он забирает ее в свои проворные руки.
— Батюшка мой, вышний свет!
Если добывал я когда куропаток,
То приносил их в жертву тебе,
Если убивал когда я дятлов.
То посвящал их только тебе.
Батюшка мой, Нум-Торум!
Неужели ты не спасешь меня
От этого страшного всадника?
Неужели ты не остановишь
Его гнедую лошадь?
Пусть вырастет перед всадником
Настолько густая чаща,
Чтобы в нее не смог пробраться
И нос собаки!
Пусть вырастет перед всадником
Настолько высокая гора,
Чтобы через нее не смог перескочить
Самый лучший конь!
Так действительно и происходит:
Вырастает перед всадником чаща,
Непроходимая для собачьего носа,
Вырастает перед всадником гора,
Не поддающаяся конскому прыжку.
Скрываюсь я от преследования...
Найдя солнечное место,
Ложусь я на мягкую травушку.
Одну ручку превращаю в мягкую подушку.
Другой ручкой накрываюсь, словно одеялом.
Одна моя ноздря
Погружена в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другая же моя ноздря
Обнюхивает каждый предмет
На расстоянии трех деревьев;
Одна моя звезда
Погружена в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другая же моя звезда
Осматривает всю користую землю;
Один пенек мой
Погружен в такой крепкий сон,
Что хоть шею руби,
Другой же пенек мой
Прислушивается к каждому лесному шороху.
Чувствую и слышу что-то опасное.
Поднимаюсь я, могучий зверь,
И отскакиваю на расстояние,
В три раза большее, чем мой рост.
Поворачиваю голову
И прислушиваюсь к опасной стороне.
Слышен звон золотых подков.
Это приближается человек,
Сидящий на лошади белого цвета [334] "Человек, сидящий на лошади белого цвета" — Золотой Богатырь, Мир-сусне-хум. .
Чувствую, что настает мой последний час:
Как бы быстро я ни бежал,
Он все-таки подтянет ту веревку,
Которая тянется от меня к нему.
— Ах, батюшка мой, вышний свет!
Ах, батюшка мой, Нум-Торум!
Разве не тебе
Посвящал я всех добытых зверей,
Разве не тебе
Посвящал всех добытых оленей?
Но поздно, поздно!
Не успеваю я закончить
Священного заклинания,
Уже приблизился человек,
Сидящий на белой лошади.
Хоть и наскакиваю я на него с ревом,
Готовый пожрать город.
Хоть и бросаюсь я на него с ревом,
Готовый пожрать деревню, да попусту...
Длинное копье богатыря
Пронзает мое святилище [335] "Святилище" — сердце медведя. .
Все перевернулось в моей голове,
Как будто от пьянящих мухоморов.
Падаю я, зверь, и погружаюсь в глубокий сон.
Просыпаюсь на седле скачущего всадника...
Кай-яй-ю-их!

Живет старик — Городской Богатырь — в крепости,
Окруженной железными стенами,
Окруженной деревянным частоколом.
Еще с малолетства был прекрасный охотник:
Не пропускал он мимо себя ни одного зверя,
Бегающего по земле,
Не пропускал он мимо себя ни одной птицы,
Летающей в воздухе.
Однажды в жаркое длинное лето,
Однажды в жаркое комариное лото
Настает хорошее время для тормовки.
Отправляется старик на тормовую реченьку.
Река извивается, как гусиные кишки,
Река извивается, как утиные кишки.
Едет он по ней на своей носатой лодке с носом;
Не встречается нога ни одного зверя,
Не встречается крыло ни одной птицы.
Свою лодочку узкую, как лезвие ножа,
Хотел уже повернуть обратно,
Как увидел своими зоркими глазами
Меня, годовалого могучего зверя.
Разгуливал я по берегу реки с берегами.
Бросил Городской Богатырь в меня стрелу
С наконечником граненым, как клюв ворона.
Наконечник граненый, как нос ворона,
Пронзил святилище могучего зверя.
Опустился я на землю
С добрым настроением тихого ветерка.
Подъехала носатая лодка с носом к берегу,
Вышел на берег Городской Богатырь,
Прицепил меня крючком к кремлевому луку
И перебросил за спину.
Затем садится на средину лодки со срединою
И возвращается домой.
Когда подъехал к пристани города с пристанью,
То грубо выбросил меня на берег
И там содрал мои священные одежды.
Голову и шкуру искромсал топором
И бросил в маленький чум,
Где живут женщины-роженицы,
Где живут женщины во время менструаций.
Остальное же мясо изрубил на мелкие куски
И выбросил для собак
На средину поселка со срединою.
Снохи Городского Богатыря
Обтирают о мою шкуру свои грязные ноги,
Снохи Городского Богатыря
После стирки своей одежды
Льют на мою шкуру грязную воду.
— Батюшка Нум-Торум,
Почему нарек ты меня священным зверем,
Если допускаешь такие издевательства?
Батюшка Нум-Торум,
Смилуйся надо мной
И накажи этого преступника,
Злого Городского Богатыря!
Разгневанный дух могучего зверя
Отправляется в дремучий лес с темными деревьями.
Обходит он все семь его углов,
Находит все семь его берлог
И созывает весь медвежий род
На войну с Городским Богатырем.
Идут семь разгневанных медведей
Брать кровавым приступом
Крепость Городского Богатыря,
Окруженную железными стенами,
Крепость Городского Богатыря,
Окруженную деревянным частоколом.
Хоть они и подступают к крепости,
Хоть и влезают на ее стены,
Но не трусит и Городской Богатырь
С многочисленными сыновьями.
Осыпают они их стрелами,
Обрубают их пятипалые лапы с пальцами,
Бежит мой разгневанный дух
В образе хвостатой мыши,
Бежит в темные углы дремучего леса.
Обходит он все семь его углов,
Находит все семь его берлог.
Идут на помощь
Еще семь медведей — моих братьев.
Но не тут-то было:
Как только просовывается
Медвежья лапа меж частоколом,
Так сейчас же и пробивает ее
Железный наконечник стрелы.
Отступает с большими потерями медвежий род.
Бегу опять я
В прекрасном образе хвостатой мыши
В дремучий лес с темными деревьями.
— Послушай, батюшка Нум-Торум, Городской Богатырь
Оскорбил меня, лесного зверя,
Оскорбил меня, лугового зверя.
Если действительно
Ты назвал меня священным зверем,
Если действительно
Назначил хранителем клятвы,
То отомсти за это оскорбление!
Батюшка Нум-Торум,
Опусти на землю
Моего старшего брата с изогнутой шеей [336] Имеется в виду мифический медведь-предок, который был спущен с неба. ,
Только он может победить Городского Богатыря.
Батюшка Нум-Торум
Опускает с неба на железной цепи,
В люльке, сплетенной из древесных корней,
Моего старшего брата.
Осаждает старший брат
Крепость Городского Богатыря,
Окруженную железными стенами.
Разрушает он крепость Городского Богатыря,
Окруженную деревянным частоколом.
Хоть и мечут богатыри
Стрелы с железными наконечниками,
Да попусту:
Только срывается шерсть на его одежде;
Хоть и пытаются богатыри
Продолжать борьбу копьями, да попусту:
Отскакивают копья от его одежды.
Струсил старик, богатырь города,
И убежал на задворки города с задворками.
Мчится и мой старший брат
На задворки города с задворками.
Прячется старик, богатырь города, в амбарчик.
Заскакивает туда и старший брат
С изогнутой шеей.
Говорит старик, богатырь города:
— Если правда, что убил я священного зверя,
Если правда, что убил я хранителя клятвы,
То попробуй перекусить
Железный обух моего топора.
Перекусишь — признаю свою вину.
Перекусывает старший брат
Железный обух топора,
Перетирает железо
В крупинки мелкие, как песок,
В крупинки мелкие, как пыль;
С страшным ревом,
Готовый пожрать город,
С страшным ревом,
Готовый пожрать деревню,
Набрасывается на богатыря
И разрывает его в клочья
Величиной в шкурки туфельные,
Разрывает его в клочья
Величиной в шкурки рукавичные.
Кай-яй-ю-их!