Александра Баркова - Функции младших героев в эпическом сюжете

Может возникнуть вопрос, почему мы рассматриваем эти сказания как особый тип, а не определяем войско, идущее на выручку Илье, Гильому, Урызмагу как групповой тип героя-помощника (возможен же групповой ложный герой). Ответом на этот вопрос являются эпизоды всех трех сказаний, где пленный герой сам освобождается, убивая врага голыми руками. Войско только помогает герою, но освобождает он себя сам.

Обращаясь к сербским сказаниям в пересказе М. Халанского, видим сюжет "Марко и Черный Арап" и сходные с ним (Халанский М. Г. Южнославянские сказания... С. 503-504, 530-532. В просмотренных нами переводных сборниках мы не обнаружили этих сказаний. Единственная близкая версия - "Марко и дочь арапского короля" (Сербский эпос. 1916. С. 249-251), где Марко в конце убивает вызволившую его из тюрьмы арапку, так как не хочет на ней жениться; никакого спасения героя юнаками нет). Враг либо поит Марко допьяна (ср. далее с Алпамышем), либо захватывает его спящим, бросает в темницу, где, как говорится в первой из этих песней, живет голодная змея, которую Марко убивает (образ "змеиного рва"). Сербка-рабыня кормит героя два года. Арап идет войной на Сербию, проигрывает эту войну, его осаждают сербы; в это время рабыня сообщает, что Марко жив, Арап отправляет Марко биться против своих, но тот присоединяется к сербам и убивает Арапа. Нет необходимости прописывать все сближения этой песни с "Заточением Гильома у Синагона". В двух других сказаниях темы спасения Марко от голодной смерти нет, зато присутствует тема вестника - дочь врага извещает побратимов героя о том, где он заточен, прибывают юнаки (в одном из вариантов - в день казни Марко), освобождают его и истребляют врагов.

ФАКУЛЬТАТИВНЫЕ РЕАЛИЗАЦИИ

МОТИВОВ, ВХОДЯЩИХ В ТРИАДУ

Рассматривая различные типы "младшего героя", мы нередко сталкивались с темой заточения героя либо в подземной темнице, либо в Нижнем мире. Как ярко показал анализ якутского эпоса, такая форма временного поражения (временной смерти) является, наряду с ранением в бою, одной из двух вариаций мотива "Едва-не-гибель героя". Заметим, что заточение в подземелье (так мы будем обозначать и "человеческую" темницу и адскую бездну) может быть как временным поражением главного героя, так и несостоявшейся гибелью "младшего"; в ряде случаев мы вообще не в состоянии описать эпический сюжет с привлечением этих терминов. Самый яркий пример этого – узбекский "Алпамыш" и его алтайские праформы.

Речь идет о пленении Алпамыша во время его поездки на выручку тестя в страну калмыков. Навстречу Алпамышу и его воинам выходит старуха Сурхайиль и сорок девушек, они опаивают джигитов вином и убивают всех, за исключением неуязвимого Алпамыша, которого сбрасывают на дно глубокой ямы. Этот эпизод можно рассматривать как реализацию третьего выделенного нами мотива – гибель группового "младшего героя" как заместительная жертва. Однако доселе мы не встречались с напрасной заместительной жертвой – ведь гибель джигитов не спасает Алпамыша от заточения (предвижу возражения: Алпамыш заточен, но жив – значит, заместительная жертва не напрасна. Однако, как мы покажем далее, заточение есть форма временной смерти, от которой заместительная жертва не спасает). Итак, логика трехмотивной структуры здесь нарушена, хотя внешние признаки третьего мотива сохранены.

Будучи заточенным в яме, Алпамыш отказывается принять помощь своего побратима Караджана, видя в этом уязвление своей гордости, но соглашается быть спасенным калмыцкой царевной Тавка-аим. Отметим эту нелогичность поведения Алпамыша; объяснение ей будет дано ниже. По приказу царевны в темницу прокладывают подземный ход, по которому Тавка-аим спускается к Алпамышу. Однако она спасает его не через этот ход, а приманив к яме коня Алпамыша, хвост которого чудесным образом удлинился и герой выбрался по нему.

Разбору последней логической неувязки (прорытый к яме подземный ход, которым пользуются для общения, но не для спасения; конский хвост как средство спасения) С.Ю. Неклюдов посвятил отдельную статью [Неклюдов.1977. С. 193-228], где данный эпизод рассмотрен на фоне многочисленных эпических и даже литературных параллелей (вплоть до "Кавказского пленника" Л.Н. Толстого). Выводы, сделанные С.Ю. Неклюдовым, вкратце таковы.

Яма, подземная темница и т.п. представляют собой реализацию мифологемы преисподней; заточение в ней есть форма временной смерти героя – когда его освобождают из подземелья, его приходится оживлять. Сама поездка, в ходе которой герой попадает в подземелье, – изначально (на уровне богатырской сказки) совершается ради исполнения трудных задач тестя, и в этом случае наличие героини-спасительницы обусловлено матримониальной ситуацией. Мы к этому можем добавить и другое объяснение, не исключающее первого: на уровне мифологических универсалий женское начало соотносится с Нижним миром (достаточно вспомнить китайский принцип инь ), поэтому именно героиня (генетически – владычица преисподней) способна освободить героя. Особую роль в сюжете играет веревка как волшебный предмет, посредством которой можно выбраться из подземелья (особую значимость приобретает здесь "нить Ариадны" (О чертах преисподней в образе Критского Лабиринта см.: [Лосев.1957. С. 212-218]) – широко распространенный мифологический образ). Наконец, в статье прописаны три группы персонажей сюжета, не считая самого героя, – тесть (прямая или косвенная причина заточения), спутник (от помощника до вредителя) и женщина (сестра-спасительница, невеста, редко – ведьма).

Выводы этой статьи послужат для нас отправной точкой при анализе мотива заточения героя в уже рассмотренных текстах. Мы начнем с эпоса народов Азии, так как там этот мотив претерпел меньше трансформаций.

* * *

Несмотря на архаичность якутского эпоса и распространенность в нем темы спасения героя из подземелья, мы почти не встречаем в олонхо рассказа о спасении в его архаической форме со всеми действующими лицами. Наиболее близкий к архаическому клише эпизод находим в олонхо "Богатырь Одун Чураа": спящего богатыря его враг спускает в паучье болото, конь, узнав об этом, обращается к жене героя, та свивает из волос коня веревку длиной три тысячи саженей, отдает ее коню (sic!), и тот вытаскивает хозяина (№ 47, с. 184). [Здесь, как и в предыдущей главе, номера и страницы приводятся по книге Н.В. Емельянова "Сюжеты якутских олонхо". М., 1980.] Как видим, здесь сохранен архаический способ спасения (женщина–конь–веревка [Неклюдов. 1977. С. 216-221]), но отсутствует свадебная тематика – героиня уже является женой героя, и враг не посягает на нее. Отсутствие взаимосвязи темы спасения героя из подземелья с матримониальной ситуацией – обычное явление в олонхо; для примера укажем сказания "Богатырь Басымньылаан" (№ 52, с. 204-205, с. 207-208), "Богатыри Тюмэн Тююрэй и Киндили Хаадыат" (№ 61, с. 239). В этих и многих других случаях герой низвергнут в Нижний мир врагом во время боя и спасен братом или племянником, то есть женщина вообще не фигурирует в этом эпизоде (даже если врагом оказывается богатырка абаасы, это ничего не меняет). Любопытную реализацию этого сюжетного хода обнаруживаем в одном из сказаний о Нюргун Боотуре Стремительном (№ 68, с. 270): во время боя богатырь падает в Огненное озеро (одна из форм Нижнего мира), дух озера превращается в быка и Нюргун умирает на его рогах; затем богатыря оживляет сестра-шаманка. (Бык – кажется, общеевразийский образ владыки Нижнего мира, о чем нам уже приходилось писать: Баркова А.Л. Мифологические универсалии в тибетской иконографии // Человек и природа в культурной традиции Востока (там же библиография вопроса).)