Павел Крусанов - Калевала

— Куда отвезем мы Сампо? — спросил вещего старца Ильмаринен. — Где спрячем его от злобного народа Сариолы?

— Отвезем мы его на туманный остров, — ответил Вяйнемёйнен, — на спокойный клочок калевальской земли, который не посещал еще кровожадный меч. Пусть вовеки там пребудет счастье!

Сел песнопевец у руля и сказал крепкой лодке:

— Повернись к отчизне носом, к чужбине встань кормой и беги скорее вперед под гогот уключин!

Налегли на весла Ильмаринен с Лемминкяйненом, и помчался челн по равнинам чистых вод к дому. Легко в руках гребцов взмывали весла, быстро летела по волнам лодка, но вскоре скучно стало веселому Ахти.

— Сколько ни плавал я по морям, — сказал задорно Лемминкяйнен, — всегда так было: гребцы гребли, а искусные певцы пели. Теперь же не слышу я отчего-то в нашей лодке песни.

— Ни к чему нам сейчас песня, — ответил Вяйнемёйнен. — Заслушаются ею гребцы, и ленивыми станут их весла — так и пройдет в праздности золотой день, и тьма накроет море.

— Пой не пой, а все равно уйдет день и набежит на море ночной сумрак, — сказал беспечный Лемминкяйнен.

Два дня летела лодка по синему морю, два дня направлял ее верной рукой Вяйнемёйнен, а на третий не утерпел Кауко и спросил песнопевца:

— Отчего, лучший из мужей, не хочешь ты петь: ведь уже овладели мы Сампо и путь наш ведет нас к дому?

— Не время нам петь песни, — сказал разумно вещий старец, — не время еще торжествовать и праздновать победу — лишь тогда уместна будет песня, когда услышишь ты скрип своей калитки и увидишь двери дома.

— Будь я на твоем месте, запел бы я во всю глотку, — сказал веселый Лемминкяйнен. — Что ж, раз ты, искусный в песнопении, усладить нас не хочешь, тогда запою я свои неумелые песни.

Изготовился Ахти и заголосил что есть мочи грубым голосом — затряслась его борода, налилась кровью шея, и улетела песня, словно грохот горного обвала, над волнами за семь морей. В дальней дали сидел на сыром зеленом холме журавль, поджимал лапы и считал на них пальцы, но, услышав сиплый напев Лемминкяйнена, испугался не на шутку, поднялся в небо и с криком полетел на север. В Сариоле сел он на болото и с перепугу поднял такой шум, что пробудились негодные люди Похьолы от чар Вяйнемёйнена.

Проснулась хозяйка Похьолы, стряхнула с глаз дремоту и пошла проведать стада в хлеву и пересчитать зерно в амбаре, — но на месте оказались коровы и не убавилось зерна в сусеках. Тогда отправилась она с тревогой в сердце к медному утесу и увидела, что поломаны на засовах все замки, распахнуты ворота твердыни и похищено из недр скалы чудесное Сампо с пестрой крышкой. Затряслась от злобы старуха Лоухи — не желала она терять власть и славу, давшиеся ей через изобильную мельницу, — и обратилась к богатой туманом Терхенетар:

Подумав, решила Лоухи, что мало будет напустить на похитителей туман, и стала заклинать дальше:

Надышала дева тумана густую мглу на море, плотно застлала воздух, чтобы не мог Вяйнемёйнен понять, куда ему плыть средь широких вод. Простояв три дня и три ночи посреди морских потоков, не стерпел Вяйнемёйнен пустого ожидания и воскликнул:

— Даже слабейший из героев тумана не убоится и в слепоте его не согласится погибнуть!

С теми словами выхватил старец свой огневой клинок и рассек плотную мглу — от такого удара поструился по мечу сок тумана, а сам он поспешно воспарил к небу. И расчистились воды, и прояснели широкие дали.

Но не успели гребцы разогнать лодку, как послышался у медного борта страшный шум, и взлетели вверх столбом брызги и пена. Выглянув за борт, побледнел как снег отважный Ильмаринен и в ужасе закрыл лицо руками. Бросился мудрый Вяйнемёйнен к краю лодки и увидел Ику-Турсо, поднявшего страшную голову из моря. Схватил богатырский старец Турсаса крепко за уши и спросил:

— Посеял ты уже однажды злой дуб, зачем теперь вышел из моря пред очами человека?

Попробовал было вырваться из рук Вяйнемёйнена Ику-Турсо, но напрасно. Однако не дал он ответа, и тогда, встряхнув его хорошенько, вновь спросил песнопевец:

— Зачем поднялся ты из вод перед сынами Калевалы?

Но пришлось Вяйнемёйнену еще раз хорошенько встряхнуть Турсаса за уши, прежде чем дал он ответ.

— Вышел я из вод, чтобы погубить героев Калевалы и вернуть в Похьолу Сампо, — сказал Ику-Турсо. — Но если оставишь ты мне, Вяйнемёйнен, мою жалкую жизнь и отпустишь в бездонные глуби, то — клянусь! — никогда уже больше не явлюсь я пред очами человека!

Тотчас отпустил мудрый старец Ику-Турсо в море, велев ему на прощание не подниматься из глубин и не показываться людям от сего дня и довеку. С тех пор не смеет Турсас выходить из моря, и ни один человек не видел его больше ни при свете солнца, ни при сиянии месяца.

Только сел Вяйнемёйнен у руля править лодкой дальше, как налетел вдруг на челн встречный ветер и разразилась на море страшная буря. Встали вокруг пенные волны выше мачты, загудел воздух от напора ветров, что дули разом со всех сторон и хлестались песком, принесенным с далеких прибрежий, — никогда прежде не доводилось сынам Калевалы бывать в такой буре, а тут еще захлестнула лодку волна и смыла за борт многострунный короб Вяйнемёйнена, его звучное кантеле. Подхватил кантеле Ахто и унес в глубины на веселье девам Велламо. Навернулись на глаза Вяйнемёйнена слезы, и сказал он скорбно:

— Пропала отрада души — утонула радость старца! Никогда уже больше не вернется ко мне щучье кантеле!

А буря все не утихала, по-прежнему швыряли лодку водяные валы и захлестывали пенящиеся гребни, и тогда посетовал Ильмаринен:

— Горе мне! Зачем вышел я в море на этих дрожащих досках?! Знавал я злые дни на просторах вод, но не видел бури страшнее этой — видно, не пощадит нас нынче ветер и не пожалеют волны!

— Не годится нам горевать, — сказал мудрый Вяйнемёйнен, — не поможет в несчастье плач! И начал старец усмирять бурю заклятием: