Героический эпос народов СССР. Том второй

В седло Аваз, кряхтя, как старец, влез,
И конь поплелся через черный лес,
За ним река и крепость над рекой,
Где грозно ходит стража день-деньской.
Аваз спросил: "Мой конь, что делать нам?"
Тот отвечал: "Подъехать к воротам.
Ведь с виду ты и немощен и стар,
Совсем как будто нищий каландар,
Никто не станет странника бранить,
И даже в крепость впустят, может быть".
Впрямь, у ворот высоких крепостных
Дивиться стали стражники на них:
"Глядите, оборванец, нищеброд
За подаяньем в крепость к нам идет!
Пусть только шире держит он суму,
Чтоб золотых отсыпали ему".
Другой стал потешаться: "Ха-ха-ха!
Не Зарины ли видим жениха?
Эй, оборванец, может, ты Аваз,
Но только старше в семь иль в восемь раз!"
Глумится третий: "Ну, босяк, смотри,
Проси поменьше, нас не разори!"
"Смеетесь вы над бедным стариком, —
Сказал Аваз, — раскаетесь потом.
Орел бы в поднебесье не парил,
Когда бы стал, на горе, однокрыл.
Мы парой крыльев были — я и брат, —
Аваз в несчастье нашем виноват.
Меньшого брата он, связав, как тать,
В пустыне мертвой бросил погибать.
А я один, беспомощен и стар,
Молю о состраданье у ворот".
Начальник стражи буркнул: "Пусть войдет!"
Коня за повод тронул "каландар".
Но конь, артачась, шепчет: "Не пойду,
Предчувствую я близкую беду…
Молод ты, мой господин,
И в чужой стране один.
Знай, отточены мечи
У любимцев Сугдунчи".

"Ты не бойся ничего, —
Стал коня он утешать, —
Жертвой ржанья твоего,
Ветроногий, дай мне стать!
Ты, с боязнью не знаком,
Помни, конь мой, об одном:
Ты в конюшне Гуругли
Львиным вскормлен молоком!"

И вороной, отвагой обуян,
Аваза быстро вынес на майдан.
В базарный день толпа, шумя, толклась.
И, под чинарой спешившись густой,
Песнь каландара затянул Аваз,
Вмиг окруженный смолкнувшей толпой.
А на базаре были в этот час
Прислужницы прекрасной Зарины,
И, голосом певца изумлены,
Они сказали: "Старец с бородой
Поет чудесно, будто молодой,
Как на заре весенний соловей!"
И в безотчетной щедрости своей
В холщовую дырявую суму
Горсть золота насыпали ему.
И все монеты, будто желтый град,
Просыпались на землю, говорят.
Одна сказала: "Слушать нету сил,
Мне душу каландар разбередил".
Другая: "Буду жертвой колпака, —
Он вовсе не похож на старика!"

"Спою я песнь, коль смысл ее поймет,
Себя не за того он выдает!" —
Так третья молвит, та, что побойчей,
И песня зазвучала, как ручей:
"Ты шатер не видел мой
С разноцветною каймой.
Там смолистый дух арчи,
Одеяла из парчи.
Сонный шелк подушек ал,
На ковре их больше ста,
И, как розовый коралл,
Дышат нежные уста.
Душен платья мне атлас,
Жду я, ворот теребя,
Я хочу сиянье глаз
Видеть около себя".
Но, нахлобучив глубже колпак,
Девушке нищий ответил так:
"Не из тех я, кто, как вор,
Пробирается в шатер.
Лучше быть без рук, без ног,
Чем застать тебя врасплох.
Лучше быть глухим, слепцом,
Чем притворщиком, льстецом,
Стать посмешищем для всех,
Чем принять на душу грех".

Бродит Аваз, мечтою влеком,
Ловко прикинувшись стариком.
Долго ли коротко, наконец
Мраморный кладки видит дворец.
Арки узорчатый видит свод,
Тяжкий замок на створах ворот.
Тронув ограды кованой медь,
Снова, как дервиш, начал он петь:
Голос пленит, дурманит сердца
Трелью свирели или скворца,
Он сквозь глухие стены проник,
И Зарина прислужниц зовет:
"Гляньте быстрее, кто там поет?"
Те отвечают: "Нищий старик,
В оспенных шрамах сморщенный лик,
Жалок, — сказали, — страшен с лица".
Глянул на них с усмешкой Аваз:
"Песню мою поймет до конца,
Та, что понятливей всех других:
"Соловей поет в смятенье, —
Полуночный сумасброд, —
В робком встал оцепененье
Нищий всадник у ворот".
Это услышала Зарина,
И отвечала песней она:
"Соловей в часы рассвета
Трель рассыпал, в сад попав.
Дам я золота за это
Вышиною в гору Каф.
Ты отвергнешь все награды —
Ты пришел в мою страну,
Хочешь быть со мною рядом,
Гость, влюбленный в Зарину!"
"Будет тебе! — подружки твердят. —
Страшно на нищего бросить взгляд.
Голову старому не кружи,
Гнать его прочь скорей прикажи.
Кинешь монетку, — хватит с него!"
"Ах, вы не поняли ничего!
Я ослушанья не потерплю,
Всех с минарета сбросить велю,
Вас в черепочки расколочу.
Ну-ка, — сказала, — быстро бегом!
Только, — сказала, — не босиком. —
И приказала, топнув ногой,
Туфли надеть с загнутым носком: —
Пусть, словно в праздник, гость дорогой
Вступит в нарядный брачный покой.
Встречусь с возлюбленным женихом, —
Хоть я не знаю, кто он такой…
Не выпускайте повод из рук,
Пусть он в ворота въедет верхом!"
Так Зарина торопит подруг,
Нетерпеливым вспыхнув огнем.

Девушки вмиг сбежали с крыльца.
Выслушал их Аваз, распрямясь,
Шрамы-морщины вытер с лица,
Кудри рассыпались у молодца.
Люди сбежались, подняли крик:
"Только что был здесь лысый старик,
Кудри, гляди, пылают, как жар,
Это не странник, не каландар —
Вражеский к нам лазутчик проник!"
Кто-то узнал: "Да это Аваз!
Будет он стражей схвачен сейчас!"
Кто-то веревки тащит, крича,
И, распалясь, зовет палача.
Кто-то вопит: "Эй, шкуру сдерем!"
Кто-то изжарить хочет живьем.
"Стойте. — Аваз спокойно сказал,
Грозно нацелился он копьем. —
Камень я им насквозь пробивал!"
"Вот погляжу силен ты иль нет!" —
Стражник один, озлясь, заорал.
Ростом был этот дерзкий нахал
С самый большой в стране минарет.
"Я не один, за мной Зарина!" —
Гордо Аваз промолвил в ответ.
Заскрежетали тут стремена,
Каждая жила напряжена,
Стражник свирепо ринулся в бой,
С силой ударил он булавой,
Стукнул Аваза так, говорят,
Что наступил вдруг мрак, говорят,
Пламя взвилось багровым столбом,
Звезды летели вниз кувырком.
Шепчет кругом народ Сугдунчи:
"Есть на земле еще силачи!"
Грозен Аваз был в гневе своем, —
Стражника он схватил поперек.
Бросил его на землю, дружок,
Тот покатился, жалко крича…

Сам Махмудшох, оружьем бренча,
Тут к Сугдунче вбежал, говорят.
"О повелитель множества стран!
Дай проучить врага, Сугдунча! —
Он впопыхах вскричал, говорят, —
Стражу побил Аваз-грубиян,
Мне разреши идти на майдан!"
Самонадеянный Махмудшох,
Первым в любом сражении был, —
Вооружась с макушки до ног,
Он на слона себя взгромоздил
И на майдан поехал, смеясь,
Громко притом бахвалясь, друзья:
"Сброшу Аваза этого в грязь,
Станет он хныкать, землю грызя!"
И запел хвастливо он:
"Я в боях непобедим,
Быстро справлюсь я с одним.
Если б вышел Ахмадхон,
С ним еще Юсуф, — сказал, —
Встал бы рядом Якубхон,
Давудхона бы позвал,
Давудхон бы пахловон
С Каршихоном рядом встал,
Был бы с ними Карахон,
И силач Огдармышхон,
И Туглармышхон, — сказал, —
И надменный Надирхон,
И татарский грозный хан, —
Я бы радоваться стал,
Всех убил бы наповал.
Ты, Аваз, в моих руках,
Станет корчиться в слезах.
Как бы ты ни умолял,
Говорю я напрямик:
Я убью тебя, таджик!"