Иван Ельчанинов - Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Художник вручил им столько, чтобы не делать их зависимыми от него в будущем, а как с этим поступить, решали они, без убеждений и повторных предложений…

Глядя на деревья, он вспомнил и моменты раннего детства. Помня детство, понимал малышей с полу слова, знал их тайны и секреты, и все слабые места, которыми не смел пользоваться.

«Зачем в углу стоять, если угол никто не охраняет?» – философия детства. Вспомнилось то неудержимое желание, когда внутри горит и так хочется всё увидеть, всё узнать и побыстрее вырасти, чтобы исполнить всё, что успел намечтать.

Вспомнил, как, однажды, рассказал родителям о том, что натворили брат или сестра. Желание было неудержимым – потом оправдывал себя тем, что так его больше будут любить, чем плохого брата или плохую сестру, но любовь не разделяет на плохих и хороших.

Вспомнил, как играл с друзьями в войну в заброшенном здании с деревяшкой в руках, и с деревяшкой было не то, но игрушечное оружие запрещено уже давно, и это оказалось верным шагом.

Воспоминаний было много, но, главное, вернулись те же ощущения, словно он снова ребёнок.

Даже первая любовь вернулась в его мысли – ну, привет, сколько зим, сколько лет. Первая любовь невинна, вторая уже нет. Не лишил невинности любовь и отпустил, потому что было за многое стыдно. Внезапно проснулась совесть перед очередным, продолжительным сном и разыграла им свою комедию. «Любила бы не отвернулась, любила бы не вычеркнула нас, и сквозь метели ты ко мне вернулась и ни один, а миллионы раз…», – кричал он ей потом, зная, что во всём виноват сам. За пустые крики совесть не в ответе.

Если сейчас спросят его, сколько раз он любил, он ответит: «Два.», не посчитав свою первую любовь. Не потому что нечего вспомнить, а потому что в те слепые времена считал себя недостойным любви и не мог насладиться её полноценностью.

Да уж. В принципе, в это можно поверить, что в юности он был хуже и порочнее, чем сейчас. Так что, миру, можно сказать, повезло, что Арлстау не деградировал, на радость людям, на зло всем королям.

«Единственный, значимый дар, который дал мне Бог – это фантазия.», – считал художник, а во что её вкладывать, решал уже сам.

Рисовать нужно о том, что ты знаешь, что видел, что способен прочувствовать, чтобы вложить в движение кисти все эмоции, которые тебя в этот момент постигли. Рисовать нужно то, что способен придумать, приукрасить, отличить его чем-нибудь, пусть хоть все говорят, что всё избито давно, перемолото, пережёвано и отброшено яростью времени, что всему дарит собственный срок.

Ну и что?! Мир каждый день меняется, готов к переменам язык, даже изменчивы слова и суть, что в них копилась.

В юности он полюбил всё и занимался многим, пока не сняли мировой запрет на интернет. Займись он позже всеми талантами, что были в нём, не добился бы ничего ни в одном из них. Даже между талантами стоит выбирать – с кем путь идти, а кем, просто, пользоваться. Лучше уж разбиться о стену одним талантом, имея шанс на большее, чем прогореть на всех, не имея шансов ни на что.

–А, вдруг, не угадаешь с выбором?

–Угадаешь…

Друзья идут и идут вместе свой почти общий путь, и всё у них хорошо, пока не встретят на пути обрыв, где нужно кому-то упасть, а кому-то остаться. Пока один думает, что делать, другой толкает его в спину. Также и с талантами…

Короткая жизнь, потому пролетела быстро мимо глаз, и вывод сам просился в мысли: «Столько ещё не попробовал, стольким ещё не отравился.». «М-да, жизнь у меня не длинна, как и волосы. Хорошо хоть, что она, пусть и обрывисто, но съедена.».

Тлеет память, но воспоминаний всё больше с каждым днём. Чем толще обернёшься в прошлое, тем тоньше вероятность заметить будущее. «Для меня это лишь моё прошлое, а для кого-то это отличная возможность осудить всю мою жизнь…», – думал художник, плюнув в эту мысль.

«Главное, чтобы жизнь не заразилась предсказуемостью! Чем ценен конец, если в нём нет ничего нового?!».

–И какой же будет вердикт?

–Наш вердикт: вы доктор…

–А кто же тогда вы?!

Перед тем, как ноги рванули поближе к деревьям, в мысль пришла Леро, «но ей в ней, видимо, не место, раз уже не помнит обо мне.». Почему Леро? Потому что эмоции подарила немонотонные, своей простотой убеждала говорить искренне, да и самому делиться с ней хотелось. Немного, но значимо.

Она не стала повторением жизни Данучи и уже не будет верною женой, потому ей не место в голове. Она лишь жертва выбора, и выбор не исправить. И если бы он мог уничтожить душу памяти, то ради Леро этого делать не станет. «Будет возможность – заново с ней познакомлюсь, как и со всеми, кто мне дорог.» …

«Ты моё де жа вю, я вчера тебя, видимо, встретил. Без букета я шёл, но не важен тебе аромат. Я тебя не люблю, до тебя не сминаю билеты, но зачем-то сейчас мне приятно тебя вспоминать…». Понять бы ещё, почему человек вспоминается. Довольно-таки, неуместно это всё, после того, как стёр ей память о себе, но, хоть себя так легко обмануть, ему не за чем этого делать. «Буду искренне уверен всегда, что она счастлива…», – думал он, ничего не зная о будущем. Он верил, что она его забыла.

Обожаем похожих на себя людей, просто, из-за эмоций, что они нам дарят. А на генном уровне, хоть в нём никто не шарит, любим их, потому что с такими растём. Естественный отбор, порой, во всё суёт свой длинный нос.

Подошёл ближе, где уже собрались сотни туристов и десятки вспышек фотоаппаратов, помялся на месте и повторно удивился: «Странно, ожидал многотысячные очереди, где на пять секунд какой-то человек в форме разрешит потрогать деревья и отгонит прочь, а здесь не так уж и много людей, чтобы становиться очередью, и всего-то три ларька, и бабка с семечками. Всё, как у нас, хотя бабуля стала неожиданностью.».

Глаза, покорённые чудом, неотрывно глядели вверх, старались увидеть макушку, пока ноги художника обходили толпу и не заметили впереди идущего человека. Пока глаза делали вид, что что-то понимают, хотя душа деревьев им была не доступна, чьё-то плечо намеренно бросило вызов. «Дерзко…» – успел обдумать это художник, отлетая в сторону, надеясь, что мышечная память ног не позволит упасть.

Позволила – толкнули намеренно. Но быстро встал на ноги.

Перед ним стоял высокий мужчина – выше художника на пол головы, с чёрными, соломенными волосами и татуировками на лице. Был старше его на пару долей времени, хотя морщин не видно. «По крайне мере, он так выглядел со своей щетиной!» – ворвался в описание разъярённый художник. – «Что за чучело? Неужели, такие люди всё ещё нужны нашей планете? У него явно что-то не в порядке!».

Но это всё высокомерные эмоции, высокомерию всегда позволена ошибка.

Единственное, что настораживало порыв подраться, так это душа незнакомца. Она была похожа на наконечник стрелы, он был не острым, но не ясно – отравлен или нет. Одно лезвие ребристое, а другое, как восставшие волны. Это было мощно, от души шли незнакомые вибрации, и в них было бесконечное – словно с этого человека можно черпать и черпать, и никогда он не закончится.