Низами Гянджеви - Семь красавиц

Я коснулся — слоено птица поднялась она,
Понеслась корзина, словно вихрем взметена,

И в вертящееся небо повлекла меня.
Чары обвили корзину поясом огня.

До луны вздымавшаяся башня там была.
Сила чар меня на кровлю башни подняла.

В узел, черною змеею, свился мой канат.
Брошен другом, там стоял я, ужасом объят.

Я стонал, об избавленье господа моля.
Сверху небо — и во мраке подо мной земля.

Высоко на кровле башни, в страхе чуть дыша,
Я сидел. От этой казни в пуп ушла душа.

Было страшно мне на небо близкое взглянуть,
А глядеть на землю с неба как я мог дерзнуть?

И от ужаса невольно я глаза закрыл,
И покорно темным силам жизнь свою вручил,

Н раскаивался горько я в своей вине.
Горевал я об отцовском доме и родне...

Не было от покаянья радостнее мне.
Полный горьких сожалений, я горел в огне.

Надо мною проплывало время, как во сне,
Вдруг примчалась птица с неба, села на стене,

Где один я плакал в горе. Села, как гора,
Велика, страшна, громадна, — черного пера.

Хвост и крылья, как чинары — густы и тенисты.
Лапы, как стволы деревьев, толсты и когтисты.

Как колонна Бисутуна — клюв ее велик,
Как дракон в пещере — в клюве выгнулся язык.

И чесалась эта птица, перья отряхала,
Расправляла хвост и шумно крыльями махала,

И когда она подкрылье черное чесала, —
Раковину с перлом алым на землю бросала,

Пыли мускусной вздымала облако до звезд
Каждый раз, как расправляла крылья или хвост.

Вскоре птица погрузилась надо мною в сон,
И в ее пуху дремучем был я схоронен.

Думал: «Коль за птичью ногу крепко ухвачусь,
С помощью ужасной птицы наземь я спущусь,

Пусть внизу беду любую для себя найду...
Силой же своей отсюда вовсе не сойду.

Злобный человек со мною подло поступил,
Предал мукам, клятву дружбы низко преступил.

Или он моим богатством завладеть желал —
И затем меня на гибель верную послал?..»

Так томился я, покамест не зардела высь.
Смутно голоса земные снизу донеслись.

Сердце птицы застучало бурно надо мной.
Птица крыльями всплескала бурно надо мной.

Крылья шире корабельных поднятых ветрил.
Встал я, лапу страшной птицы крепко обхватил,

А она поджала лапы, крылья развела
И, как буря, сына праха к солнцу понесла.

И меня с утра до полдня птица та носила.
Солнце гневно жгло. От зноя я лишился силы.

Вдруг — увидел: небо стало надо мной вращаться;
То — огромными кругами начала спускаться

Птица на землю. Земная тень ее влекла:
И когда копья не выше высота была,

Возблагодарил я птицу: «Ну, спасибо, друг» —
И ее кривую лапу выпустил из рук.

Словно молния, упал я на цветущий луг, —
Весь в росе благоуханной он блестел вокруг.

Добрый час, смежив зеницы, я в траве лежал.
Где я, что со мною дальше будет, я не знал.

В сердце у меня тревога улеглась не вдруг.
Наконец открыл я веки, поглядел вокруг.

Бирюзы небес лазурней почва там была.
Пыль земная на густую зелень не легла.

Сотня тысяч разновидных там цветов цвела.
Зелень листьев бодрствовала, а вода слала.

Тысячами ярких красок взоры луг пленял.
Ветер, полный благовоний, чувства опьянял.

Гиацинт петлей аркана брал гвоздику в плен.
Юной розы рот багряный прикусил ясмен.

И язык у аргавана отняла земля,
Амброю благоуханной там была земля.

Был там золотом песок, камни — бирюзой,
В ложе яшмовом поток — розовой водой.

У его кристально-светлых и холодных вод
Блеск и цвет, как подаянье, клянчил небосвод

Как во ртути, в струях рыбы ярче серебра,
Берега, как два огромных сказочных ковра.

Изумрудные предгорья в полукруг сошлись.
Лес в предгорьях — дуб индийский, кедр и кипарис.

Там утесы были чистым яхонтом, опалом.
Дерева горели цветом золотым и алым.

Сквозь кустарники алоэ, смешанных с сандалом,
Ветер веял по долине и окрестным скалам.

Верно— сонм небесных гурий создавал ее
И от засухи и бури укрывал ее.

Небосвод «сапфирной чашей» называл ее.
А Ирем «усладой нашей» называл ее.

Ничего нигде я краше в мире не видал.
Ликовал я и дивился, словно клад считая.

Вдоль и вширь прошел долину, все я оглядел.
И хвалу творцу над нею, радостный, пропел.

Чащей шел и, чуя голод, рвал плоды и ел.
Отдохнуть под кипарисом свежим захотел.

Лег, уснул, тревог не зная и докучных дел,
Небеса благословляя за такой удел.

Только полночь погрузила землю в синь и тьму
И, убрав багрец, на тучи нанесла сурьму,

Мне в лицо пахнул отрадно с горной вышины
Легковейный и прохладный ветерок весны.

Пронеслась гроза, апрельской свежестью полна,
Быстрым дождиком долину взбрызнула она.

Напоился дол широкий свежестью ночной
И наполнился красавиц молодых толпой,

Прелестью была любая гурии равна,
Шли они передо мною, как виденья сна.

Будто чудом породила ночи глубина
Мир красавиц светозарных, свежих, как весна,

Мир пьяней и чародейней рдяного вина.
Тела белизна у каждой хной оттенена,

Уст рубин алей тюльпана, — кровь не так красна
Выкуп, взятый с Хузиетана, тем устам цена.

Золотых запястий змеи на руках у них.
Перлы звучные на шее и в серьгах у них.

А в руках красавиц свечи яркие горят;
Хоть нагара не снимают, — свечи не коптят.

Стана гибкостью любая в плен брала мой взгляд,
Обещая и скрывая тысячи услад.

И ковер и трон, звездою блещущий вдали,
Эти гурии-кумиры на плечах несли..

На траву ковер постлали, водрузили трон.
Ждал я, что же будет дале, — словно видел сон.

Только время миновало малое с тех пор,
Нечто ярко засияло, ослепляя взор.

Будто бы луна спустилась наземь с высоты,
Легким шагом приминая травы и цветы.