Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

Где Раму возлюбившая душевно
Митхилы ненаглядная царевна,
Чей голос благозвучен, речь напевна,
Лицо прекрасно, а судьба плачевна?

Теперь ее краса мерцает вроде
Златой стрелы высоко в небосводе,
Златой прожилки в каменной породе,
Полоски златолунной на исходе.

Охваченное ожерельем дивным,
Стеснилось горло стоном безотзывным.
Так пава с опереньем переливным
Лес оглашает криком заунывным…

И, не найдя следов прекрасной Ситы,
Лишенной попеченья и защиты,
Затосковал сподвижник знаменитый
Потомка Рагху, с ним душою слитый.

Владея искусством обличье менять и осанку,
Храбрец быстроногий пустился осматривать Ланку.

Как солнце, в очах заблистала стена крепостная,
И чудный дворец обезьяна узрела лесная.

Наполненный стражей свирепой, окопанный рвами
Был Раваны двор, словно лес, охраняемый львами.

Там золотом своды порталов окованы были,
А входы литым серебром облицованы были.

Красивые двери с резьбой и окраскою пестрой
Ложились на белый дворец опояскою пестрой.

Там были неистовые жеребцы, кобылицы,
Слоны и погонщики, всадники и колесницы.

Повозки, покрытые шкурами, — львиной, тигровой, —
Обитые кованым золотом, костью слоновой.

Как жар, самоцветные камни блистали в палате,
Что местом совета избрали начальники ратей.

Вблизи водоемов дремотных и струй водометных
Немало встречалось диковинных птиц и животных.

Не счесть было грозной военщины, стражи придверной,
А женщины там отличались красой беспримерной.

В покоях дворцовых звенели красавиц подвески
И слышались волн океанских гремучие всплески.

И пахло сандалом в жилище владыки чудовищ,
Владетеля женщин прекрасных, несметных сокровищ,

Чью крепость украсили символы царственной власти,
Чьи воины — скопище львов, разевающих пасти.

Здесь камни красивой огранки свой блеск излучали,
Литавры, и раковины, и мриданги звучали.

Курился алтарь во дворце в честь луны превращений. [245]
Для подданных Раваны не было места священней.

С пучиной звучащею сходный, дворец многошумный, —
Дворец-океан увидал Хануман хитроумный!

Покои сквозные, чья роспись — для взора услада,
Затейливые паланкины — для тела отрада,

Палаты для игр и забав, деревянные горки
И домик любви, где дверные распахнуты створки,

С бассейном, с павлиньими гнездами… Кама всеславный
Едва ли под звездами создал когда-нибудь равный!

В палатах блистали златые сиденья, сосуды
И были камней драгоценных насыпаны груды:
Сапфиры с алмазами, яхонты да изумруды.

Как солнечный лик, лучезарным повит ореолом,
Дом Раваны мог бы сравниться с Куберы престолом.

Вверху на шестах позолоченных реяли флаги.
Бесценные кубки, полны опьяняющей влаги,

Сверкали в покоях, когда обезьян предводитель
Незримо проник в златозарную эту обитель,

Где чудно звенели в ночи пояса и браслеты
На женах и девах, сияющих, как самоцветы.

У Пу́шпаки [246], волшебной колесницы,
Переливали жарким блеском спицы.
Великолепные дворцы столицы
Не доставали до ее ступицы!

А кузов был в узорах шишковатых —
Коралловых, смарагдовых пернатых,
Конях ретивых, на дыбы подъятых,
И пестрых кольцах змей замысловатых.

Сверкая опереньем, дивнолицы,
Игриво крылья распускали птицы
И снова собирали. Так искрится
Стрела, что Камы пущена десницей!

Слоны шагали к Лакшми по стремнине,
И, с лотосами «падма» [247], посредине
Сидела дивнорукая богиня.
Такой красы не видели доныне!

И обошла с восторгом обезьяна,
Как дивный холм с пещерою пространной,
Как дерево с листвой благоуханной,
Громаду колесницы осиянной.

Дивился Хануман летучей колеснице
И Вишвака́рмана божественной деснице.

Он сотворил ее, летающую плавно,
Украсил жемчугом и сам промолвил: «Славно!»

Свидетельством его старанья и успеха
На солнечном пути блистала эта веха.

И не было во всей громаде колесницы
Ни пяди, сделанной с прохладцей, ни частицы,

Куда не вложено усердья, разуменья,
Где драгоценные не светятся каменья.

Подобной красоты ни в царственном чертоге
Не видели, ни там, где обитают боги!

Полйо́джаны вширь, а в длину равен йоджане целой,
Предстал Хануману дворец ослепительно белый.

Сверкали ступени златые у каждой террасы,
Оконницы из хрусталя и другие украсы.

Площадки висячие золотом были одеты,
И в нем переливно отсвечивали самоцветы.

Блестели в дворцовом полу жемчуга и кораллы,
Сверкали смарагды зеленые, алые лалы.

И красный сандал, золотым отливающий глянцем,
Дворец наполнял восходящего солнца багрянцем.

На Пу́шпаку влез Хануман и, повиснув на лапах,
Услышал еды и питья соблазнительный запах.

Манящее благоуханье сгустилось чудесно,
Как будто бы в нем божество воплотилось телесно.

И не было для Ханумана родней аромата,
Чей зов уподобился голосу кровного брата:
«Пойдем, я тебе помогу разыскать супостата!»

Советник Сугривы последовал этим призывам
И вдруг очутился в покое, на редкость красивом.

С прекрасной наложницей Раваны мог бы, пожалуй,
Мудрец обезьяний сравнить златостолпную залу.

Сверкали в хрустальных полах дорогие вкраплепья,
Резная слоновая кость, жемчуга и каменья.

С оглавьями крылообразными были колонны.
Казалось, парил в поднебесье дворец окрыленный.

Четвероугольный, подобно земному пространству,
Ковер драгоценный величья прибавил убранству.

Пернатыми певчими, благоуханьем сандала
Был полон дворец и его златостолпная зала.