Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

Какой белизной лебединой сияла обитель,
Где жил пожирателей мяса единый властитель!

Дымились курильницы, пахли гирлянды, враждебный
Чертог был под стать Камадхе́ну — корове волшебной,

Способной сердца веселить, разрумянивать лица,
Как будто она исполненьем желаний доится!

И чувствам пяти был отрадой дворец исполинский.
Он их услаждал, убаюкивал их матерински!

«У Индры я, что ли, в обители златосиянной,
Иль в райском селенье? — подумала вслух обезьяна. —
Открылась ли мне запредельного мира нирвана?»

Златые светильники на драгоценном помосте
Склонились в раздумье, под стать проигравшимся в кости.

«Соблещет величие Раваны этим горящим
Светильникам и украшеньям обильно блестящим!» —
Сказал Хануман и приблизился к женщинам спящим.

Их множество было, с небесными девами схожих.
В роскошных одеждах они возлежали на ложах.

Полночи для них протекло в неуемном веселье,
Покуда красавиц врасплох не застигло похмелье.

Запястья, браслеты ножные на сборище сонном
Затихли и слух не тревожили сладостным звоном.

Так озеро, полное лотосов, дремлет в молчанье,
Пчела не жужжит, лебединое смолкло ячанье.

На лица, как лотосы, благоуханные, некий
Покой опустился, смежая прекрасные веки.

Раскрыть лепестки и светило встречать в небосводе,
А ночью сомкнуться — у лотосов нежных в природе!

Сын ветра воскликнул: «О дивные лотосы-лица!
К вам пчелы стремятся прильнуть и нектаром упиться.

Как осенью — небо, где светятся звезд мириады,
Престольная зала сверкает и радует взгляды.

Вы — сонмы светил перед ликом властителя грозным.
Он — месяц-владыка в своем окружении звездном».

И впрямь ослепительны эти избранницы были.
Как с неба упавшие звезды-изгнанницы были!

Уснувшие девы, прекрасные ликом и станом,
Раскинулись, будто опоены сонным дурманом.

Разбросаны были венки, дорогое убранство,
И кудри свалялись, и ти́лаки [248]стерлись от пьянства.

Одни растеряли ножные браслеты с похмелья,
С других соскользнули жемчужные их ожерелья.

Поводья отпущенные кобылиц распряженных, —
Висят поясные завязки у дев обнаженных.

Они — как лианы, измятые стадом слоновьим.
Венки и подвески разбросаны по изголовьям.

Округлы и схожи своей белизной с лебедями,
У многих красавиц жемчужины спят меж грудями.

Как селезни, блещут смарагдовые ожерелья —
Из темно-зеленых заморских каменьев изделья.

На девах нагрудные цепи красивым узором
Сверкают под стать чакравакам — гусям златоперым.

Красавицы напоминают речное теченье,
Где радужных птиц переливно блестит оперенье.

А тьмы колокольчиков на поясном их уборе —
Как золото лотосов мелких на водном просторе.

И легче в реке избежать крокодиловой пасти,
Чем власти прельстительниц этих и женственной страсти.

Цветистых шелков переливчатое колыханье
И трепет серег вызывало уснувших дыханье.

Раскинув прекрасные руки в браслетах, иные
С себя дорогую одежду срывали, хмельные.

Одна у другой возлежали на бедрах, на лонах,
На ягодицах, на руках и грудях обнаженных.

Руками сплетаясь, к вину одержимы пристрастьем,
Во сне тонкостанные льнули друг к дружке с участьем.

И, собранные воедино своим властелином,
Казались гирляндой, облепленной роем пчелиным, —

Душистою ветвью, лиан ароматных сплетеньем,
Что в месяце «ма́дхава» [249]пчел охмелили цветеньем.

И Раваны жены, объятые сонным покоем,
Казались таким опьяненным, склубившимся роем.

Тела молодые, уборы, цветы, украшенья —
Где — чье? — различить невозможно в подобном смешенье!

Небесное чудо увидела вдруг обезьяна:
В кристаллах и перлах помост красоты несказанной.

На ножках литых золотых и точеных из кости
Роскошные ложа стояли на этом помосте.

Меж ними, с владыкою звезд огнеблещущим схоже,
Под пологом белым — одно златостланное ложе,

В гирляндах ашоки цветущей оранжево-рдяных,
Овеяно дымом курений душистых и пряных.

Незримая челядь над ложем златым колыхала
Из яковых белых пушистых хвостов опахала.

Как туч грозовых воплощенье, прекрасен и страшен,
На ложе, одет в серебро и серьгами украшен,

Как облако в блеске зарниц, на коврах распростертый,
Лежал Красноглазый [250], душистым сандалом натертый.

На Ма́ндару-гору, где высятся чудные рощи,
Во сне походил Сильнорукий, исполненный мощи,

Для ракшасов мужеобразных — радетель всевластный,
Для демониц мужелюбивых — кумир сладострастный.

Весьма оробел Хануман перед Раваной спящим,
Что, грозно дыша, уподобился змеям шипящим.

Взобрался на лестницу вмиг, несмотря на геройство,
Советник Сугривы-царя, ощутив беспокойство.

Оттуда следил за властителем взор обезьяны,
И тигром свирепым казался ей Равана пьяный,

Слоном-яруном, что, устав от неистовства течки,
Пахучей громадиной спать завалился у речки.

Не руки узрел Хануман — Громовержца приметы!
На толстых руках золотые блистали браслеты. [251]

От острых клыков Айраваты виднелись увечья,
Стрелой громовою разодраны были предплечья,

И диском Хранителя Мира [252]изранены тоже,
Но выпуклость мышц проступала красиво под кожей.

Разодраны были предплечья стрелой громовою.
Огромный кулак был округлостью схож с булавою,

Округлостью схож с головою слоновьей кулак был.
На ногте большого перста — благоденствия знак был.

На царственном ложе, примяв златоткань, величаво
Лежала тяжелая длань, словно змей пятиглавый.

Сандалом ее умастили и, брызжа огнями,
Искрились на пальцах несчетные перстни с камнями.

Прекрасные женщины холили Раваны руки,
Гандхарвам, титанам, богам причинявшие муки.

Кровавым сандалом натертых, атласных от неги,
Две грозных руки, две опасных змеи на ночлеге,