Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

Племянник ответил несчастному змею:
«Теперь успокойся. Твой страх я развею.

Спасу я от пламени пышущей мести
Творенья, что преданы правде и чести.

Да будет погибель одним лишь виновным,
Не должно возмездию быть поголовным.

Иду я, борьбу объявляя насилью,
Огонь задушу я водою и пылью».

Отправился Астика, юный годами,
Туда, где огонь пламенел над садами.

Увидел он дивное место обряда,
Вокруг широко простиралась ограда,

Увидел жрецов и скопленье народа,
Увидел он издали, стоя у входа,

Как змей обреченных ползли миллионы, —
Алтарь привлекал их, огнем озаренный,

Единые в счастье, различны в несчастье,
Ползли и в огне распадались на части.

Впилось в его сердце страдания жало,
Но мальчика стража тогда задержала.

Стремясь Джанамеджаи дело исправить,
Решил он сожженье стихами восславить.

Дошел до народа, жрецов и владыки,
Услышал алтарь и огонь грозноликий,

Который горел средь равнины безбрежной,
Мальчишеский голос, могучий и нежный:

«О царь, чья прославлена всюду отвага,
Жрецы, что живут для всемирного блага,

Огонь, что блестит, как луна и созвездья, —
Творите вы славное дело возмездья.

Но знайте, существ совершая сожженье,
Что жизнь есть несчастье, что жизнь есть мученье.

Возможно ль злодейство убить самовластьем?
Возможно ли горем бороться с несчастьем?»

«Сей мальчик, — сказал властелин удивленный, —
Умен, как мудрец, сединой убеленный.

Быть может, не мальчика слышим призывы,
Быть может, то старец пришел прозорливый.

У брахманов ныне прошу разрешенья:
Его допустите к обряду сожженья.

Он мальчик, но знанием равен он старым.
Его одарю я каким-нибудь даром».

Ответили брахманы словом единым:
«Жрецов почитать надлежит властелинам.

Хотя он и мальчик, познал он законы.
Почета и славы достоин ученый.

За мудрость его мы допустим к обряду.
Пусть примет, какую захочет, награду.

Чудесного мальчика, царь, одари ты,
Лишь явится Такшака, змей ядовитый».

Хотел было царь молвить мальчику слово:
«Не жаль для тебя мне подарка любого», —

Но жрец-возглашатель, в душе недовольный,
Сказал: «Не спеши ты, о царь своевольный!

Еще в наше пламя, живому враждебный,
Не ринулся Такшака, змей непотребный».

Сказал Джанамеджая: «Гимны возвысьте,
К погибели Такшаку-змея приблизьте».

Жрецы отвечали: «Открылось нам в гимнах,
В сверкании пламени, в угольях дымных,

Что прячется Такшака гнусный вне дома,
В обители Индры, властителя грома».

И брахманы, сильные мощью познанья,
Усилили гимны, мольбы, заклинанья,

И пламя, хранимое вечным законом,
Почтили, насытили маслом топленым.

Внезапно увидели: по́ небу мчится,
Сверкая, громами гремя, колесница.

То Индра летел, окружен облаками,
Небесными девами, полубогами.

Летел он, жрецов услыхав призыванья,
Летел он, а в складках его одеянья,

Где тучи простерлись могучим размахом,
Змей Такшака прятался, мучимый страхом.

Сказал повелитель, о правде радея:
«Жрецы, если Индра скрывает злодея,

То в чистое пламя пылающей мести
Вы Индру низвергните с Такшакой вместе».

Жрецы отвечали: «О царь, погляди-ка,
Внимает нам грома и молний владыка.

Святых заклинаний и он побоится!
Смотри, удалилась его колесница,

Он выпустил змея, тобой устрашенный.
Ты слышишь ли Такшаки вздохи и стоны?

Лишился он силы от наших заклятий,
Он в пламя летит, что гудит о расплате.

Ты видишь ли змея предсмертные корчи?
Он крутится в воздухе, будто от порчи,

По тучам он катится, как по ступеням,
Шипит он могучим и страшным шипеньем,

Сейчас он погибнет, сгорит в униженье, —
Как должно, проходит злодеев сожженье,

Теперь, повелитель, сдержи свое слово
И брахмана ты одари молодого».

Сказал Джанамеджая: «Гость безобидный,
По-детски невинен твой лик миловидный!

Чего ты желаешь? Мне будет нетрудно
Отдать даже то, что отдать безрассудно.

Что выбрал ты сердцем, мудрец несравненный?
Скажи мне, я дам тебе дар вожделенный».

Над жертвенным пламенем Такшаки тело,
Как пламя, уже извивалось, блестело,

Уже нечестивец, покинут сознаньем,
Готов был упасть, побежден заклинаньем,

Но Астика вскрикнул с мальчишеским жаром:
«О царь, лишь одним одари меня даром, —

Сожженья обряд прекрати поскорее,
И пусть в это пламя не падают змеи!»

Сказал повелитель, весьма огорченный:
«Огонь да не гаснет, для блага зажженный!

О праведник, просьба твоя тяжела мне.
Возьми серебро, драгоценные камни,

Тебе, может, золота множество надо,
Священных коров я отдам тебе стадо,

Но только для змей ты не требуй прощенья,
Не требуй святого огня прекращенья!»

Слова мальчугана в ответ зазвенели:
«О царь, золотых не хочу я изделий,

Камней, серебра и коров мне не надо,
Хочу одного: прекращенья обряда.

Ты видишь: заклятьям всесильным подвластны,
Уже устремляются в пламень ужасный

Не только убийцы, лжецы, лиходеи,
Но также и добрые, честные змеи».

Взглянули жрецы и властитель державы,
Увидели: змеи — двуглавы, треглавы,

Одни — о семи головах, а другие —
Безглавые, пестрые кольца тугие,

Одни — словно гордые горные цепи,
А те — словно долгие, душные степи,

Свиваясь хвостами, сплетаясь телами,
Шипя, низвергались в безгрешное пламя.

Различны они становились в несчастье,
Пылающий яд источали их пасти,

Пылал он, вливаясь в огонь справедливый,
Где меркли горящего яда извивы.

За этими гнусными змеями следом,
За сыном отец и внучонок за дедом —

Невинные змеи стекались в печали,
Лишенные жала, гореть начинали!