Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

Медовою ма́дхукой, вечнозеленою бхавьей, [208] —
Ее упоительный сок — человеку во здравье.

Блаженством и негой любовной объяты кимнары,
На взгорьях тенистых играют влюбленные пары.

На сучьях развесив убранство, мечи и доспехи,
Резвятся четы видья-дхаров, царевна Видехи!

Размытые ложа и русла речные похожи
На складки слоновьей, покрытой испариной, кожи.

Цветочным дыханьем насыщенный ветер ущелья
Приносит прохладу и в сердце вселяет веселье.

С тобою и Лакшманой здесь, луноликая дева,
Мне осень встречать не однажды — без грусти и гнева.

Деревьям густым, пестрокрылых пернатых приюту,
Я радуюсь вместе с тобой, возлюбив Читракуту.

Я взыскан двоякой наградой: и Бха́рату-брата
Никто не обидел, и слово отцовское свято!

Охотно ли здесь разделяешь со мною, царевна,
Все то, что приятно — словесно, телесно, душевно?

От царственных предков мы знаем: в леса уходящий
Питается амритой, смертным бессмертье дарящей.

Утесы тебя обступают кольцом прихотливым,
Сверкая серебряным, желтым, пунцовым отливом.

Ночами владычицу гор озаряет волшебно
Огнистое зелье [209], богатое силой целебной.

Иные утесы подобны дворцу или саду.
Другой обособленно к небу вздымает громаду.

Мне кажется, будто земля раскололась, и круто
Из лона ее, возблистав, поднялась Читракута.

Из листьев пунна́ги [210], бетеля, из лотосов тоже
Любовникам пылким везде уготовано ложе,

Находишь цветов плетеницы, плоды под кустами.
Их сок освежающий выпит влюбленных устами.

Водой и плодами полна Читракута сверх меры,
А лотосам — равных не сыщешь в столице Куберы [211]!

Свой долг выполняя, с тобою и Ла́кшманой вместе,
Я счастлив, что роду Икшваку прибавится чести».

С неистовым грохотом Бхарата гнал колесницу
И въехал на ней в Дашаратхи пустую столицу.

Был совам да кошкам приют — ненавистницам света —
В Айодхье, покинутой ныне мужами совета.

Так Ро́хини, мир озаряя сияньем багровым,
При лунном затменье окутана мрака покровом.

Столица была, как поток, обмелевший от зноя:
И рыба, и птица покинули русло речное!

Как пламя, что, жертвенной данью обрызгано, крепло —
И сникло, подернувшись мертвенной серостью пепла.

Как воинство, чьи колесницы рассеяны в схватке,
Достоинство попрано, стяги лежат в беспорядке.

Как ширь океана, где ветер валы, бедокуря,
Вздымал и крутил, но затишьем закончилась буря.

Как жертвенник после свершения требы, что в храме,
Безлюдном, немом, торопливо покинут жрецами.

Как в стойле корова с очами печальными, силой
С быком разлученная… Пастбище бедной немило!

Как без драгоценных камней — ювелира изделье, —
Свой блеск переливный утратившее ожерелье.

Как с неба на землю низвергнутая в наказанье
Звезда [212], потерявшая вдруг чистоту и сиянье.

Как в роще лиана, что пчел опьяняла нектаром,
Но цвет благовонный лесным опалило пожаром.

Казалось, Айодхья без празднеств, без торжищ базарных
Под стать небесам без луны и планет лучезарных.

Точь-в-точь как пустой погребок: расплескали повсюду
Опивки вина, перебив дорогую посуду.

Как пруд, от безводья давно превратившийся в сушу
И зрелищем ржавых ковшей надрывающий душу.

Как лука пружинистая тетива, что ослабла,
Стрелой перерезана вражьей, и свесилась дрябло.

Как воином храбрым оседланная кобылица,
Что в битве свалилась, — была Дашаратхи столица.

…Почтительный Бхарата в царскую входит обитель.
Как лев из пещеры, оттуда ушел повелитель!

Лишенный солнца день!
— так выглядел дворец.

И Бхарата слезам
дал волю наконец.

Под стать святожителю, в хижине, листьями крытой,
Безгрешный царевич беседовал с братом и Ситой.

Он притчу рассказывал Сите и сыну Сумитры,
Блистая, как месяц, в соседстве сияющей Читры.

Одна безобразная ракшаси в поисках дичи
Туда забрела — и прервалось течение притчи.

С рожденья звалась Шурпанакхой она за уродство, —
За когти, ногам придававшие с веялкой сходство.

И взору ее луноликий представился Рама,
Прекрасный, как тридцать богов, как пленительный Кама.

И мягкие кудри, и мощь благородной десницы,
И блеск удлиненных очей сквозь густые ресницы,

И смуглое, схожее с лотосом синим, обличье,
И царские знаки, и поступи юной величье,

Что плавностью напоминала походку слоновью,
Увидела ракшаси — и воспылала любовью,

Уродина эта — к прекрасному, как полнолунье,
К нему, сладкогласному, — скверная эта хрипунья!

Противноволосая с дивноволосым равнялась,
Противноголосая с дивноголосым равнялась.

Сама медно-рыжая — с ним, темнокудрым, равнялась
И, дура бесстыжая, с великомудрым равнялась.

С красавцем равнялась она, при своем безобразье,
И с лотосоглазым таким, при своем косоглазье.

С таким тонкостанным и царские знаки носящим
Равнялась она, страхолюдная, с брюхом висящим.

Приблизившись к Раме, палима любовною жаждой,
Сказала ему Шурпанакха: «Решится не каждый

Избрать этот лес для жилья, если ракшасов племя
Сюда без помех прилетает во всякое время.

Эй, кто вы, с собой прихватившие луки и копья,
Да деву-отшельницу, — шкура на ней антилопья?»