Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

В отличье от многих собратьев, покрытый не бурой,
А золотом и серебром отливающей шкурой,

Два лотосовых лепестка — два лазоревых уха
Имел он, и цвета сапфира — поджарое брюхо,

Бока розоватые, схожие с ма́дхукой дивной,
Как лук семицветный Громовника [214]— хвост переливный.

На быстрых ногах изумрудные были копыта,
И чудное тело его было накрепко сбито.

При помощи сил колдовских, недоступных понятью,
Стал Марича гордым оленем с пленительной статью.

Его превращенье продлилось не дольше мгновенья.
Каменья сверкали на шкуре златого оленя.

Резвился у хижины, облик приняв светозарный,
Чтоб Ситу в силки заманить, этот ракшас коварный.

И Рамы приют освещал, и поляны, и чащи
Сей блеск несказанный, от оборотня исходящий.

Спиною серебряно-пестрой, исполненный неги,
Олень красовался, жуя молодые побеги,

Покамест у хижины, сенью смоковниц повитой,
Нечаянно не был замечен гуляющей Ситой.

Срывала цветы дивнобедрая, и в отдаленье
Пред ней заблистали бока золотые оленьи.
«О Рама, взгляни!» — закричала она в умиленье.

Жена тонкостанная, чья красота безупречна,
За этим диковинным зверем следила беспечно.

Она призывала великого Рагху потомка
И Лакшману, храброго деверя, кликала громко.

Но тот, на оленью серебряно-пеструю спину
Взглянув, обращается к старшему царскому сыну:

«Мне чудится Марича в этом волшебном животном.
Ловушки в лесах расставлял он царям беззаботным,

Что, лук напрягая, летели, влекомы соблазном,
В погоню за тенью, за призраком дивнообразным.

Легко ли! В камнях драгоценных серебряно-пегий
Олень по поляне гуляет и щиплет побеги!»

Но Сита с улыбкой чарующей, Лакшманы слово
Спокойно прервав, обратилась к царевичу снова,
Не в силах стряхнуть наважденье кудесника злого.

«Похитил мой разум, — сказала царевна Видехи, —
Олень златозарный. Не мыслю я лучшей утехи!

О Рама, какое блажество, не ведая скуки,
Играть с ним! Диковину эту поймай, Сильнорукий!»

И Раму олень златошерстый поверг в изумленье,
Пестря серебром, словно звезд полуночных скопленье.

Венчанный рогами сапфирными с верхом алмазным,
Он блеск излучал несказанный, дышал он соблазном!

Но Рама жену не хотел опечалить отказом
И Лакшмане молвил: «Олень, поразивший мой разум,

Будь зверь он лесной или Марича, ракшас коварный,
Расстанется нынче со шкурой своей златозарной!

Царевне защитой будь Лакшмана, отпрыск Сумитры!
За Ситой смотри, чтоб ее не обидел злохитрый.

Оленя стрелой смертоносной, отточенной остро,
Убью и вернусь я со шкурой серебряно-пестрой».

Воитель Великоблестящий с могучею статью
Себя опоясал мечом со златой рукоятью.

Взял трижды изогнутый лук он да стрелы в колчане
И вслед за диковинным зверем пустился в молчанье.

Подобного Индре царевича раджа олений
Увидел и сделал прыжок, подгибая колени.

Сперва он пропал из очей, устрашен Богоравным,
Затем показался охотнику в облике явном,

Сияньем своим пробуждая восторг в Сильноруком,
Что по лесу мчался с мечом обнаженным и луком.

То медлил прекрасный олень, то, как призрак манящий,
Мелькал — и стремглав уносился в далекие чащи,

Как будто по воздуху плыл и в простор поднебесный
Прыжком уносился, то видимый, то бестелесный.

Как месяц, повитый сквозных облаков пеленою,
Блеснув, исчезал он, укрытый древесной стеною.

Все дальше от хижины, в гущу зеленых потемок,
Стремился невольно за Маричей Рагху потомок.

Разгневался Рама, устав от усилий надсадных.
Олень обольстительный прятался в травах прохладных.

Приблизившись к царскому сыну, Летающий Ночью [215]
Скрывался, как будто бы смерть он увидел воочью.

К оленьему стаду, желая продлить наважденье,
Примкнул этот ракшас, но Раму не ввел в заблужденье,

С оленями бегая, в купах деревьев мелькая,
Серебряно-пегою дивной спиною сверкая.

Отчаявшись оборотня изловить и гоньбою
Измучась, решил поразить его Рама стрелою.

Смельчак золотую, блистающую несказанно,
Стрелу, сотворенную Брахмой, достал из колчана.

Ее, смертоносную, на тетиву он поставил
И, схожую с огненным змеем, в оленя направил.

И Мариче в сердце ударила молнией жгучей
Стрела златопёрая, пущена дланью могучей.

И раненый ракшас подпрыгнул от муки жестокой
Превыше растущей поблизости пальмы высокой.

Ужасно взревел этот Марича, дух испуская.
Рассыпались чары, и рухнула стать колдовская.

«О Сита, о Лакшмана!» — голосом Рагху потомка, [216]
Послушен велению Раваны, крикнул он громко.

Немало встревожило Раму такое коварство.
«Ни Сита, ни Лакшмана не распознают штукарства, —

Помыслил царевич, — они поддадутся обману!»
И в сильной тревоге назад поспешил в Джанастха́ну.

Тем временем кинулась к деверю в страхе великом
Безгрешная Сита, расстроена ракшаса криком.

«Ты Раме беги на подмогу, покамест не поздно! —
Молила жена дивнобедрая Лакшману слезно, —

Нечистые духи его раздирают на части,
Точь-в-точь как быка благородного — львиные пасти!»

Но с места не тронулся Лакшмана: старшего брата
Запрет покидать луноликую помнил он свято.

Разгневалась Джа́наки дева: «Рожденный Сумитрой,
Ты Раме не брат, — супостат криводушный и хитрый!

Как видно, ты гибели Рагху потомка желаешь,
Затем что бесстыдно ко мне вожделеньем пылаешь!

Лишенная милого мужа, не мыслю я жизни!»
И горечь звучала в неправой ее укоризне.

Но Лакшмана верный, свою обуздавший гордыню,
Ладони сложил: «Почитаю тебя, как богиню!

Хоть женщины несправедливы и судят предвзято,
По-прежнему имя твое для меня будет свято.