Алексей Щавелев - Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян

Как отмечено выше, первые славянские историографы четко различали периоды, к которым было невозможно приложить хронологическую шкалу, и историческое время, разделенное на годы[83]. Козьма Пражский прямо констатировал, что он не смог найти хроники с датировками событий, произошедших ранее времени первого христианского князя Борживоя[84]. Для Галла Анонима правление первого христианского князя Мешко I — также ключевой исторический рубеж[85]. Принятие христианства в западнославянских хрониках становится границей, отправной точкой исторического повествования.

В древнерусской летописи градуированная датами[86] история начинается с года появления «руси» у стен Царьграда, так что уже правление первого князя Рюрика включается в хронологическую шкалу. История всей династии Рюриковичей помещена в погодную сетку[87].

ПВЛ и первые западнославянские хроники отличает одна общая композиционная особенность — «историческая часть» и недатированная «предыстория» разделены списком князей[88]. При этом в Хрониках Галла и Козьмы списки не выполняют никакой сюжетной функции. Чешский хронист просто перечисляет князей: Незамысла, Мнату, Воена, Внислава, Кржесомысла, Неклана, Гостивита[89]. Далее приводится лишь предание о трусости Неклана, а остальные князья вне списка в Хронике вовсе не упоминаются. Галл Аноним также перечисляет трех потомков Пяста — Семовита, Лешка, Семомысла[90]. Каждому дана стереотипная характеристика, сообщающая, что подвиги очередного князя превзошли славу предыдущего. В ПВЛ же список князей совмещен с рассчетом лет правления каждого князя — от момента вокняжения Олега в Киеве до правления Святополка. Прямую аналогию такой комбинации списка правителей с хронологическими выкладками представляет собой южнославянский памятник IX в. «Именник болгарских ханов»[91].

Во всех случаях списки правителей не связаны с историческим повествованием, во многом дублируют основной текст и фактически малоинформативны. В древнерусской и болгарской традиции списки выполняют кроме композиционной только датирующую функцию.

Можно предположить, что с помощью списка летописцы и хронисты маркировали определенную эпоху в истории своих государств, которую нельзя еще разделить на годы, но в которой уже известна последовательность правления князей. Список очерчивает границы правления всей династии (ПВЛ) или ее начального легендарного, но уже предысторического отрезка (западнославянские хроники)[92]. Представление о таком «генеалогическом времени» может быть связано с изначальной хронологизацией событий по времени правления князей[93].

В древнерусском летописании и других древнерусских литературных памятниках XI-XII вв. есть прямые указания на некое «время» «старых», «древних», «первых» князей. В летописях выявляется постоянная формула «древнии князи»[94], «старый князи»[95]; близкое словосочетание связано с одной из реликвий: «...порты блаженыхъ первыхъ князей еже бяху повешали в церквяхъ святыхъ на память собе»[96]. Семантически близкий риторический оборот: «и не бе сего слышано во днехъ первыхъ в земле Руской» есть в ПВЛ[97].

Во Введении к Новгородской первой летописи младшего извода прямо противопоставляются две эпохи — современность (конец XI в.) и времена князей X столетия. В «Слове о полку Игореве» присутствуют три «времени» — конец X в. (правление старых князей Владимира и Ярослава), вторая половина XI в. (подвиги Всеслава Полоцкого) и время похода Игоря Святославича (1185 г.)[98].

Характерно, что употребление эпитета «старый» применительно к князю выполняет определенную этикетно-риторическую функцию: время «старого князя» обозначает нижнюю границу истории. В «Слове» старыми князьями названы Владимир Святославич и Ярослав Владимирович[99]. В памятнике XI в. «Слово о законе и благодати» обзор князей доведен до Игоря Рюриковича, который назван эпитетом «Старый»[100]. Можно предположить, что, судя по «Слову» митрополита Илариона, в начале XI в. таким «перво-временем» правления «старого князя» было княжение Игоря Рюриковича. В XII в. нижняя граница исторической памяти сместилась ко времени Владимира Святославича и его сыновей.

Характерно, что в обоих случаях правление «старого князя» отделено от времени создания памятника примерно тремя поколениями (около 100-150 лет[101]): именно такой интервал существует между временем Игоря и Илариона, временем Владимира и Ярослава и эпохой «Слова о полку Игореве». Возможно, именно изменением нижней границы исторической памяти объясняется отсутствие упоминаний Рюрика вне летописных текстов и более позднее включение этого имени в княжеский ономастикон, совпадающее с составлением первых сводов и с началом регулярного ведения летописей[102].

Несмотря на композиционную идентичность, в трех славянских традициях два возможных варианта временного градуирования (хронологический и генеалогический) были использованы по-разному. Галл Аноним выбирает счет времен по княжениям. Для него наиболее актуально генеалогическое время[103]. У Козьмы Пражского хронологическая разбивка начинается после принятия христианства, а до этого используется счет по княжениям. В ПВЛ (как и в болгарской традиции) хронология и генеалогический счет совпадают, генеалогия (за исключением ряда рудиментов) утрачивает датирующий смысл[104]. От генеалогического счета остаются только списки князей[105] и представление об идеальном времени «древних князей», времени героической славы и социальной справедливости.

В ПВЛ не наблюдается отчетливо выраженного концепта «золотого века». Но рассуждение о времени идеальных князей включено в Предисловие Новгородской первой летописи младшего извода, фактически синхронной «Повести»[106]: «...како быша древнии князи и мужие ихъ и како отбараху руския земле и ины страны придаху под ся, те ибо князи не збираху многа имения ни творимыхъ виръ ни продаж въскладаху люди но оже будяше правая вира а ту возмя дааше дружине на оружье а дружина его кормяхуся воююще ины страны и бьющеся и ркуще братие потяг-немъ по своемъ князе и по рускои земле»[107]. Благодаря этому публицистическому пассажу[108] в ПВЛ можно найти следы устной традиции, на которой основывались такие представления. Это прежде всего рассказы об «идеальном воине» Святославе и о щедром к дружине Владимире[109].

Второй важный компонент образа идеального князя — разумные поборы с населения. Низкая, символическая дань («ложка масла и яйцо в год») и изобилие — основной признак времени идеальных правителей Симеона и Петра в «Болгарской апокрифической летописи»: «...не бе оскудения ни о штомь нь бе ситость и изобильство от всего до изволениа Божиа»[110]. Справедливый механизм взымания дани «банами» устанавливает хорватский князь-законодатель Будимир[111]. Для Козьмы Пражского такими идеальными правителями являются Либуше и Пржемысл, для Галла — добродетельные Пяст и Се-мовит. Но кульминация героических деяний у Галла связана с правлением князей Болеслава Храброго, Болеслава Щедрого (Смелого) и Болеслава Кривоустого. Собственно, вся польская Хроника представляет собой повесть об этом «героическом веке» воинской славы. У Козьмы такого отчетливого представления выявить не удалось, хотя тема героических подвигов правителей присутствует на всем протяжении исторической части его «героической хроники».