Игорь Кузнецов - Русские были и небылицы

В деревне Кадуе был рыбак Киря. Он рассказывал мужикам, как пугал его утопленник.

– У нас в Суде мужик с гонка утонул, – рассказывал Киря. – Иду я это по берегу, уж под вечерок, а утопший как вскочит мне на плечи! Я понагнулся да через левое плечо его наземь перебросил. Он и пропал.

На другой день опять пошел на реку, верши посмотреть, а утопший у берега на воде плавает кверху брюхом! Дай, думаю, веслом его отпихну, пусть дальше плывет. Только дотронулся веслом, а он руками за весло – хвать!

Я хотел отпустить весло и бежать, а рук-то не можно от весла отнять, словнышко приросли тута. Он держит весло, я рук отнять не могу. Да часа три эдак и выдержал! Уж народ подошел на мой крик, как тогда отпустил весло и нырнул в воду, а народ ни его, ни пузырей не видал.

Сказывают, в лощине допрежде прудок был небольшой, только дюже глубокий. Ну и утопла в нем одна женщина.

Теперь и ходит по ночам по лощине, плачет тонким голосом. Сама в белой рубахе, косы распущены и, как кого увидит, к себе манит. Видно, нет ей спокою: она ведь не отпетая и без покаяния кончилась.

Утопла она Великим постом, и как пошла полая вода, смело весь пруд в речку, ее и не нашли.

Бывает еще: вылезет она на край лощины – прямо против нашего порядка, – сядет и плачет. Много кто у нас ее видел. Даже собаки хвосты подожмут, брехать на нее зачнут, выть, только близко к ней не подходят.

Нехорошо тут у нас от нее в лощине, жуть какая берет, ежели ночным делом мимо идти…

С могил невинно убитых слышат по ночам, как «кость ноет» (плачет).

Крестьянин деревни Пеньки, Ногинской волости, А. Богов, девяностолетний старик, рассказывал мне, как он сам слышал этот вой на Городине – урочище в лесу в ста саженях от деревни, добавляя, что каждый раз, когда он приходил на это самое место, «кость ныть переставала».

В пасхальную ночь в деревне Китовразово, Галичского уезда, слышат, как воет вытьянка. Это душа непохороненных костей просит похоронить их.

Существует поверье, что и после смерти опойцу мучит нестерпимая жажда, вследствие чего он выпивает всю влагу из почвы в той местности, где его похоронили, и воду из облаков, что влечет за собой засуху и неурожай. Потому если опойца умрет в чужом селе, то крестьяне не дают хоронить его у себя.

Когда наступает засуха и незадолго до этого был похоронен на общем кладбище опойца, то его считают причиной бездождия, и все общество, со старостою и другими властями во главе, тайком ночью вырывают гроб, вынимают покойника и бросают в пруд, в воду или же зарывают в соседнем владении, а в спину вбивают ему осиновый кол, чтобы не ушел.

На могилу самоубийцы сыплют несколько пшеничных зерен и наблюдают издали: если птица не клюет, то не надо и поминать покойника, исключая Дмитриевой субботы да праздника Всех Святых. Если же видят, что птица клюет зерна, то кидают их потом на могилу в продолжение года и даже двух, «сколько не напостынет». Рассказывает, что один самоубийца являлся во сне и просил не поминать его, потому что он от этого опускается глубже, говорил, что их шестеро носят сатану на голове…

О душах самоубийц думают, что они идут к дьяволу. «Душу дьяволу отдал». Есть поговорка о самоубийце: «Черту баран».

Всякого самоубийцу можно отмолить. Труднее всего отмолить удавленника, потому что он решает себя, как Иуда, вложив голову в петлю.

В Рязани у одной купчихи удавился муж. Каждую ночь она его видела с веревкой на шее и бог знает как по нем мучилась. День и ночь о нем Бога молила, ходила и к Сергию Преподобному, и к Тихону Задонскому, и в Киев – где-где только не странствовала, а муж все ей по ночам являлся.

Так и не знала, как отмолить его грех. Раз уж в одном монастыре попался ей старичок монах, совсем на ладан дышит, – он ее и надоумил колокол вылить. Этим колоколом и спаслась купцова душа. Оно и верно ведь: как в колокол к обедни али к утрени ударят, сколько душ христианских перекрестится и к Богу вздохнет – тысячи!

Три ли, четыре ли года прошло, перестал купчихе ее муж являться. А еще через полгода явился он ей без веревки на шее, и лицо у него стало светлое. Тут уж узнала купчиха, что простился ее мужу грех его.

Без колокола нельзя спасти душу удавленника!

На большой дороге был богатый постоялый двор; много православных перебывало в нем: кто лошадку покормить, кто чайком побаловаться, а иной заедет просто водочки попить.

Хозяин на постоялом дворе был старый-престарый; люди баяли, что ему без году сто лет, и был этот старик страшный скряга, никому не доверял он своего хозяйства, во все и повсюду вникал сам, до всего доходил своим глазом. Сыновья стариковы, а их у него было трое, скорее походили на работников, чем на хозяйских детей. Без спросу и указу отцовского они ничего не могли сделать.

Как-то остановились на этом дворе одни проезжие, бедные мужички, переночевали, а наутро при расчете не уплатили одной копейки. Знамое дело, копейка хоть и не деньга да недорого стоит, но для скряги что золотой, что медная копейка – все равно, одинаково он их бережет и лелеет.

Так и наш старик – долго приставал к проезжим мужикам, чтобы рассчитались сполна, но делать нечего, где же взять копейку, коли ее нет; не лошадь же отпрягать, и то хорошо, что побожились мужики:

– Ей-богу, мол, отдадим, когда назад ворочаться будем.

Однако старику не спалось, не елось, все мерещилась ему неотданная копейка, и, не дождавшись обратного проезда мужичков, он взял да и удавился. Дети его хорошо знали, что батюшка их, конечно, не в рай угодил, а потому посоветовались со священником, который и велел им в течение восьми лет ни с кого за постой не брать, а бедных мужиков даром кормить.

Послушались они этого совета и ни с кого не берут за постой, а бедных и даром кормят. Вот проходят и восемь лет, как-то под вечер в сильную вьюгу прикатили на тройке богатых лошадей на этот двор двое господ и просятся переночевать, а господа эти, к слову сказать, были не кто другой, как черти.

Переночевали они, призывают, кто за хозяина, и дают за постой; тот не берет.

– Ну возьми хоть лошадку, – говорят господа.

Но и от лошадки отказываются. Делать нечего, уехали. Глядь, а на дворе стоит в хомуте серый жеребец, господский коренник; так и ахнули стариковы сыновья, но все-таки подошли к жеребцу и снимают с него хомут.

Только что успели снять, ан перед ними вместо жеребца – их отец, который благодарит их, что послушались они совета священника, что теперь он отмолен и избавлен от мучений.