Игорь Шкляревский - Читаю «Слово о полку...»

Так неужели гений является в мир только по прихоти случая? Есть и другие подтверждения: великий поэт пробуждается именно в дни великих потрясений. Почему же Куликовская битва не заняла свое красное место во главе золотого стола древнерусской поэзии? Не потому ли, что у народа была одна задача и все духовные силы ушли на победу? Победа стала такой всепоглощающей необходимостью, что песнь о ней как бы отступила на задний план. Да и радость великая ослепила ум, уже не загнанный в угол, когда он работает на пределе своих возможностей.

Есть более ста переводов «Слова о полку Игореве». Чем объяснить такое паломничество поэтов к «Слову...»? Предположим невозможное: возникнет перевод, равный по силе оригиналу, — и все равно «Слово...» будут переводить! Всегда. Во все века.

Почему? Зачем?

Ответ один: загадки восприятия.

Работник алмазного фонда рассказал мне о супербриллиантах, которые все время меняют свой цвет, реагируют на одежду человека, смотрящего на них, отзываются даже на его здоровье(!), настроение(!), мысли... Такой они чувствительности — эти невидимые в стакане с водой и бесконечно-неодинаковые внутри — камни.

Таков и супербриллиант древнерусской поэзии — «Слово о полку Игореве». Десятки поколений прочли его, но в 1982 году никому, даже Лихачеву, не дано прочесть «Слово...» так, как в 1882-м...

Обновляется эмоциональный ряд слов, смысл того или иного глагола. Изменяется длина разговорной фразы, строки. Члены предложения в разные десятилетия незаметно меняются местами, сдвигаются, и «Слово...», естественно, прочитывается все время по-новому. Осознать это можно, а зафиксировать — не хватает жизни, нет «фотографий чувств» прежних поколений, читавших «Слово...»

Ссорились страны, воевали, мирились народы, передвигались границы восточных держав и климатические условия. Толклись, терлись, проникали друг в друга языки — и все это отражалось на восприятии «Слова...»! Оно как бы все чувствует — и «меняется», оставаясь в своем единственном варианте. Сказались и поиски исторических корней, причисление себя к тем или иным древним племенам. В разные годы по-разному слышатся и ритмы «Слова о полку Игореве». Например, Лихачеву они кажутся мягче, нежели в моем переводе, а мне другие переводы кажутся медленнее, мягче оригинала. Оригинал же — грозно движущимся, жестким. У каждого поколения свой ритм, свой слух — исторически-социальный. То, что вчера казалось быстрым, стало обычным. И наоборот. Вот, кстати, парадокс: «Мчатся тучи, вьются тучи» — стихи с космической скоростью, а сколько современных стихов о космосе — улиточных. Не только «Слово» — Пушкина, Лермонтова, уже и Блока мы никогда не прочтем так, как читали их современники. Не сможем...

В известных стихотворениях — классических — мы прочитываем уже другой смысл, «изменились» их цвет, запах, звук... Пушкинисты, лермонтоведы, блоковеды, конечно, помогают нам прочесть великих как в XIX веке, но все равно что-то стало не тем, чем было. Ну а все же что? Чем было? Чем стало? Какое-то слово Пушкин впервые ввел в литературу. За полтора столетия это слово произнесли десятки тысяч раз в живой речи и десятки, сотни раз повторили другие поэты. И сегодня мы его уже не слышим так, как в день его литературного рождения, оно уже получило второй, третий, четвертый смысл, связано после Пушкина и с Лермонтовым, и с Блоком.

Звук, ударяясь о воду, о деревья, о глиняный берег, изменяется. Так и слово, ударяясь о людей, цепляясь за надежды, страхи, сомнения, обновляется, мудреет. Обдирает бока. В людях оно и загрязняется, и очищается. Мы даже не подозреваем, насколько то или иное пушкинское слово мы уже слышим в совокупности с его жизнью в стихах других великих поэтов, а также — с уличной жизнью.

Да, мы — читатели Пушкина, но не того, которого читал Карамзин, не того, которого читал Блок.

Разве сегодняшний школьник прочтет эти строки, как школьник в 1942 году? Удаление во времени может быть и приближением — в восприятии. Будущее, быть может, по закону вечного круга, прочтет «Слово...» или Пушкина, как их современники. Лишь бы было будущее.

И еще о загадках восприятия. «На Дунае Ярославнин голос слышится...» Если перевести эту строку дословно, пропадает пространство. Ведь Ярославна плачет в Путивле (на Сейме), а ее голос слышится далеко от Путивля — на Дунае. Только знатоки «Слова...» представляют длину этой строчки — в тысячу верст. Когда переводил, написал более семидесяти вариантов.

Дописывать — нельзя, перевести дословно — пропадает пространство. Добавил только одно слово — уже : «А уже и на Дунае...» И голос полетел. Добавление — не чуждое, в «Слове...» часто встречается уже .

В XI—XII веках не мог возникнуть космический корабль (хотя Батый уже применял пороховые ракеты при осаде русских городов).

У науки — ступенчатое развитие, от века к веку. А поэтическая энергия этой логике не подчиняется. Колоссальный поэтический заряд XII века превосходит поэтические заряды XX века.

Есть хранители родников, редких озер.

Есть домик, в котором хранится ключ от Волги — ее первого родника.

Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев — один из старейших хранителей истоков нашей великой литературы, «Слова о полку Игореве» и других духовных родников.

После трудной зимы и тяжелой операции он медленно выздоравливал, и я боялся этой встречи, слабого голоса и потухших глаз... А увидел блестящие глаза и услышал юношеский голос. Как и до болезни, Лихачеву все было интересно... О «Слове» мы не говорили.

Я рассказал ему, как рыбачил на Соже и на Припяти. Руками ловил в протоках раков, а сороки у меня их воровали. Отойдешь на десять шагов — сороки тут же налетают, и, пока добежишь, одни панцири на песке, расклеванные. А ворон-крумкач с двумя своими товарищами умудрился открыть стеклянную банку с мясом, плотно закрытую пластмассовой крышкой. Я услышал шум, крики — это они спорили, как открывать; подошел к стоянке и все увидел.

— Если о вороне не думаешь, на нее можно наступить, близко подпускает к себе, — весело рассказывал Лихачев. — А только подумаю о ней враждебно или согнусь, словно хочу поднять камень, — сразу улетает. Другие птицы так не реагируют. Вещая...

Я представил академика Лихачева, почетного доктора Торуньского, Оксфордского, Эдинбургского университетов, члена Болгарской, Австрийской и других академий наук, разговаривающего с вороной где-нибудь на тропе в Комарове, и подумал о том, что маску солидности не носили ни Пушкин, ни Толстой... Большие люди никогда не были недоступными, важными.