Игорь Шкляревский - Читаю «Слово о полку...»

Плывем дальше. Правый берег понижается, но к реке подступил сосновый бор — из-за деревьев могут ударить в спину стрелами. Дальше — берег подходящий, сухой и невысокий, но река не просматривается, впереди — крутой поворот; проплываем его. Впереди — опять поворот, а что за ним? Легко подплыть незамеченным и сверху, и снизу. Вот река выпрямилась, но берег опять вознесся круто над водой, да еще в зарослях, — нельзя здесь устраивать ночлег. А левый — сплошное болото. Меня увлекла игра воображения, мой друг злится, последние отблески солнца стекают с весла, есть хочется...

Но вот я вижу невысокий открытый берег: со всех сторон далеко просматриваются луга; стрела, выпущенная из леса, едва долетит, и река течет прямо, и на том берегу — болото, оттуда не подкрадешься, да и птицы выдадут, вон их сколько там на болоте; а здесь — сухой песок и ветер сдувает мошку. Сон у дружинников будет здоровый, подходящее место.

Пристали к берегу, и я говорю своему другу:

— Здесь горел костер Мономаха!

Вадим иронически спрашивает:

— А это его след?

На земле — родимое пятно от костра. Рыболов или пастух коротали июньскую ночь. Рассказываю другу, как глазами Мономаха я выбирал место для стоянки. Километров двадцать проплыли, пока нашел. Вадим говорит:

— Напиши об этом.

— Поверил?

— Поверил, но мы уже не умеем так думать.

— Нам это не нужно.

И вот мы сидим у костра. Шумит ветер, течет река, кричит на болоте унылая птица, текут бессловесные мысли, и я смотрю, смотрю из темноты в костер и не могу отвести глаза от света. Смотрю в огонь, смотрю на золотые угли и как бы продолжаю взгляд людей, которые когда-то сидели у костра, — беспрерывный тысячелетний взгляд...

Все изменилось на земле, но человек, сидящий у костра в XX веке, чувствует то же, что и человек X века. Великая тайна огня уже овладела его душой, заворожила глаза, и в такие мгновения он чувствует живую вечность — ему кажется, что он жил на Земле всегда...

Я засыпаю, но даже во сне слушаю ночь, все ее шорохи, всплески, всхлипы, все тревожные звуки, возникающие в пространстве.

— Горит костер Мономаха, а дальше что? — вдруг спрашивает Вадим.

— Часовых поставили: одного — метров за триста, другого — поближе. Договорились, какой сигнал будут подавать на случай тревоги, и залегли в кусты. Или с деревьями слились. Двое или четверо размотали бредень и уже рыбу ловят, другие доспехи сняли, дрова рубят, развели огонь, поставили котел с водой для ухи, гусей или уток щиплют, опаливают перья, еловых веток нарубили, накрыли их шкурами или рогожами, рыбу чистят, кидают в котел, туда же — чеснок луговой, на скатерти разложили вяленое мясо...

— А Мономах? О чем он думает?

— Не знаю. Может, о том, что скоро начнутся пороги, придется лодку волоком тащить, места коварные — жди засады. И чужие и свои могут ударить в спину. Один дружинник тихо лежит в стороне, на еду не смотрит, всё ему не в радость. Князь к нему подошел, утешает.

Горит у бедняги чрево — может, аппендицит. Выпил воды с солью — стало легче, а ночью опять скрутило, и никто ему не может помочь... Мы забываем об этом — как они мучились, как умирали от заражения крови, от аппендицита, от воспаления легких... Жили в среднем не больше сорока лет. А стрела в руке или в спине? Сломает ее и тянет.

— Жуть!

— И выживали.

— А мы ругаем свой век, мечтаем о прошлом.

— Зато они меньше болели.

— Еще бы, все время в движении!

— Вот бы пожить там недели две, но с лекарствами.

— Может, и с вертолетом?

— Люди или погибнут, или совместят...

— Что совместят?

— Прошлое и будущее. Закроют вонючие химические фабрики, дадут земле отдышаться, обрасти лесами, запретят моторные лодки, объявят воду святыней, каждое озеро, каждый ручей будут охранять, как Третьяковку.

Горит костер Мономаха...

Ночь, наступившая средь бела дня, не могла не навести ужас на людей XII века.

(… … … … … … … … … … … … … …)

Солнечное затмение случилось 1 мая 1185 года и застало дружину Игоря на берегу Донца.

Люди того времени были очень суеверны. Затмения и кометы наводили на них панический страх. В то время на Руси еще поклонялись Солнцу, — ведь и Ярославна просит Солнце не изнурять знойной тоской воинов Игоря.

Состояние людей усугублялось поведением животных и птиц, испуганных затмением. Вот как пишет об этом астроном Л. А. Панина: «Собаки жалобно скулят, а потом заливаются лаем. Надсадно, протяжно мычит в темном хлеву корова. Ей-то уж ни темнее, ни холоднее не стало — а вот поди ж ты... Утки сбились в стаи. Попрятались бабочки, крайнее волнение обнаруживают муравьи, цветы закрывают свои венчики. Птицы разразились было своими вечерними песнями, но, так и не допев их, поспешно устремились к гнездам. Появились летучие мыши».

Можно представить, как приуныла дружина Игоря в степи, как прознобили душу темные запахи цветов и жалобные крики чибисов, как мрачно мерцали воды Донца.

Почему же князь не повернул домой? Слепым честолюбием — и только! — эту дерзость объяснить нельзя.

Очень трудно представить это время — конец XII века. Летописи сгорели, города превратились в пепел. «Слово о полку Игореве» одиноко сияет в пасмурной дали. Но передо мной родословная таблица русских князей, составленная профессором Андреем Николаевичем Робинсоном. Может, жёны русских князей помогут нам объяснить смелость Игоря во время затмения?

Киевский князь Мстислав Изяславич (умер в 1170 г.); жена — Агнесса, принцесса польская, дочь короля Болеслава III Кривоустого.

Киевский князь Мстислав Владимирович Великий (умер в 1132 г.); жена — Кристина, принцесса шведская, дочь короля Инга I.

Киевский князь Владимир Владимирович Мономах (1053—1125); жена — Гита, принцесса англо-саксонская, дочь короля Гарольда II.

Киевский князь Всеволод Ярославич (1030—1093); жена — Мария, царевна греческая, дочь императора Константина.

Киевский князь Святослав Ярославич (1027—1076); жена — Киликия, графиня немецкая, дочь Этлера Дитмархенского.

Киевский князь Ярослав Владимирович Мудрый (978— 1054); жена — Ингигерд, принцесса шведская, дочь короля Олава I.