Игорь Шкляревский - Читаю «Слово о полку...»

Тогда на Русской земле
редко пахари перекликались,
часто вороны собирались,
трупы между собой делили,
а галки речь говорили — где
ухватить на чужой беде.
То были другие рати, другие беды,
а такого и ворон не ведал!

С утра и до вечера,
с вечера и до света
летят калёные стрелы,
стучат о шеломы сабли,
трещат харалужные копья
в чужом половецком поле.
Черна земля под копытами,
костьми позасеяна,
кровью полита, —
горем всходит на Русской земле.

«Что ми шумить, что ми звенить»
далече — перед зорями рано?
Игорь полки поворачивает,
жалко милого брата.
Бились день, бились два,
а на третий день
пали к полудню Игоря стяги.
Разлучились несчастные братья
над быстрой Каялою.
Тут вина не хватило кровавого,
тут окончили храбрые русичи пир,
сватов напоили, а сами
на Русскую землю легли.
Никнет трава от жалости,
низко древо в тоске склоняется.

Уже, братия,
невеселое время настало
для внуков Даждьбога.
И пустыня уже нашу силу прикрыла.
Дева Обида ступила на землю Троянову,
всплеснула она лебедиными крыльями
на море у синего Дона
и прогнала обилия годы.
От усобиц князья ослабели.
Ибо сказал брат брату:
«Это мое, и то мое тоже».
Стали наши князья про малое
«Се великое» говорить.
Сами куют свои беды,
а половцы с разных сторон поганые
стали к нам приходить с победами —
на землю Русскую.

О, далеко залетел сокол,
птиц избивая, — к морю.
А Игоря храбрых воинов не воскресить.
Жля над ними уже завопила,
Карна, крикнув,
по Русской земле поскакала
и огонь разметала из рога.
Жены русские заголосили:
«Уже нам своих мужей
и в мыслях не смыслить,
и в думах не сдумать,
и очами не достать.
А золота и серебра —
уже подавно не подержать».
Застонал, братья, Киев, от горя,
от напасти — Чернигов.
Печаль потекла по Русской земле,
тоска по Русской земле разлилась великая.
А князья всё раздоры куют.
А половцы снова приходят с победами
на землю Русскую
и по белой монете дань берут со двора.

Ибо храбрые два Святославича
спесью зло разбудили,
что уж было грозой усыпил Святослав.
Прибил полками могучими,
наступил на поля половецкие
грозный киевский князь великий.
Притоптал он холмы и овраги,
замутил и озера и реки.
Из железных рядов половецких
вихрем выхватил Кобяка.
И в граде Киеве пал Кобяк!
Тут и немцы, и венецианцы,
и морава, и греки
славу поют Святославу
и корят князя Игоря.
Растерял он дружину в поле,
утопил нашу славу в Каяле.
Пересел из седла золотого в седло неволи.
Города приуныли, веселье поникло.

А Святослав мутный видел сон
в Киеве на горах:
«В эту ночь с вечера накрывали меня — рече —
черными покрывалами на кровати сосновой.
Черпали и подносили синее,
с печалью смешанное, вино.
Сыпали из пустых половецких колчанов
крупный жемчуг на грудь, величали.
И кровля была без князька
в моем златоверхом тереме.
И всю ночь на лугу вóроны
возле Плеснеска граяли,
снялись и понесли меня
из дебри Кисановой к синему морю».

И ответили князю бояре:
«Уже, княже, горесть твой ум полонила.
Два сокола далеко улетели
с отчего золотого стола.
Добыть хотели Тмуторокани —
испить шеломами Дону.
Подсекли им крылья кривыми саблями,
опутали паутиной железной.
Темно было в третий день.
Два Солнца затмила тень,
два красных столба пропали.
Два Месяца — Святослав и Олег —
тьмою заволоклись, погрузились в море
и половцам дерзость подали.
На реке на Каяле свет тьма покрыла.
По Русской земле
рыщут половцы, яко пардусы!
И насела хула на хвалу.
Погоняет неволя волю.
Див ударился с криком о землю.
А готские девы поют у синего моря,
звенят русским золотом,
поют они время Бусово,
в сердце месть Шарукана лелея.
А мы, дружина, живем без веселья».

И тогда великий Святослав
изронил золотое слово,
со слезами смешанное:
«О сыны мои, Игорь и Всеволод,
рано начали вы мечами
Половецкую землю злить,
сами — ходить за славой.
Без чести вы их одолели,
без чести от них полегли,
а ведь храбрые ваши сердца
из железа надежного скованы были
и отвагой закалены.
Что же вы сотворили
с моей серебряной сединой?

А уже я не вижу власти
воинами богатого
брата моего — Ярослава,
с черниговскими боярами,
с могутами, и татранами,
с шельбирами, и топчаками,
с ревутами, и ольберами.
Без щитов, с одними ножами
засапожными — кликом полки ломали,
Звенели дедовской славой!
Но сказали вы: «Сами пойдем.
И новую славу возьмем,
и прежнюю всю поделим!»

А не диво и старому помолодети,
когда сокол линяет,
высоко птиц избивает, —
не даст гнезда своего в обиду.
Но князья — мне уже не подмога,
бедой времена обернулись.
Вот и в граде Римове закричали
под саблями половецкими.
И Владимиру в Переяславле
раны храбрые перевязали.
Беда и тоска— сыну Глебову.

Великий князь Всеволод!
Хоть бы мыслию ты прилетел издалече
отчий стол золотой поблюсти.
Что тебе Волгу веслами расплескать,
шеломами вычерпать Дон?
Сам силён, да еще с двух сторон
с удалыми Глебовыми сынами
можешь пóсуху копьями закидать.
А пошел бы ты с нами,
раб — по резане и по ногате — раба
у нас бы теперь была.

А ты, храбрый Рюрик, и ты, Давид!
Иль шеломы златые со славою
в половецкой крови не плавали?
Или храбрая ваша дружина не рыкает
громче раненых туров
под калёными саблями в поле незнаемом?
Вступите же в золотое стремя
за обиды нашего времени,
за землю Русскую, за раны Игоря,
храброго Святославича.
Осмомысл Ярослав!
Высоко ты сидишь
на престоле своем златокованном.
Ты полками железными подпираешь Карпаты,
Путь королю заступаешь —
затворяешь в Дунай ворота,
клади горными тропами
мечешь под облаками,
по Дунаю караешь и судишь.
Твои грозы текут по земле далеко —
Киеву ворота отворяешь...
Ты в султана пускаешь стрелы,
а теперь в Кончака пускай!
Накажи поганого идола
за землю Русскую, за раны Игоря,
храброго Святославича.

А ты, свет Романе, и ты, Мстиславе!
Ваша храбрая мысль высоко вас кидает,
на ветрах восходящих, яко сокол, ширяет,
в буйстве птиц побивающий.
Ведь у вас и оплечья железные,
и шеломы — латинские.
Поле под вами треснуло!
И Литва, и Ятвяги, и Деремела
в страхе копья свои покидали,
и половцы головы преклонили.
Но для Игоря Солнце уже потемнело.
Древо лист не к добру обронило.
По Роси и по Суде
города уже стали делить.
А Игоря храбрых воинов не воскресить...
Дон вас кличет, князья, на победу.