Низами Гянджеви - Хосров и Ширин

Хосров: «Стань терпелив, и в сердце будет свет»,

Ферхад: «Хотел бы я… да вот уж сердца нет».

Хосров: «Полно скорбей любви опасной дело».

Ферхад: «Чего милей любви всевластной дело?»

Хосров: «Ей сердце дал, хоть душу сбереги».

Ферхад: «Томлюсь. Душа и сердце — не враги».

Хосров: «Чего-нибудь страшишься в этой муке?»

Ферхад: «Лишь тягости мучительной разлуки».

Хосров: «Хотел бы ты наложницу? Ответь».

Ферхад: «Хотел бы я и жизни не иметь».

Хосров: «Зачем горишь в такой любви великой?»

Ферхад: «Осведомись у сладостного лика».

Хосров: «Ты принужден о Сладостной забыть».

Ферхад: «Но без души, нам сладостной, не жить!»

Хосров: «Она — моя, забудь, что в ней услада».

Ферхад: «Забвения не стало для Ферхада».

Хосров: «Коль встречусь с ней, что скажешь мне — врагу?»

Ферхад: «Небесный свод я вздохом подожгу».

Что вымолвить в ответ, не ведал ум Хосрова.

И увидал Хосров: его бессильно слово.

И вымолвил друзьям: «Меж земнородных нет,

Умеющих бросать так огненно ответ.

Я золотом речей его не оплетаю.

Его, как золото, на камне испытаю».

И, как железный меч, он обнажил язык,

Чтоб к глыбе каменной алмаз кирки приник:

«Мы ищем путь прямой, удобный для дороги.

Нам трудно обходить окрестных гор отроги.

Ты в каменной горе пророй просторный путь,

Ведь он послужит мне, об этом не забудь.

Никто бы не сумел за это взяться дело,

Лишь знание твое его бы одолело.

Ты честью Сладостной мне поклянись; другой

Не знаю клятвы я такой же дорогой.

Ты должен выполнить большую просьбу эту.

Ты должен выполнить простую просьбу эту».

И многомощный муж дает ему ответ:

«Я гору уберу, к тому преграды нет.

Давай условимся! Трудом займусь я старым,

Но обязательство я выполню не даром,

И сердце шахское мне клятву дать должно:

Пусть Сахар Сладостной с себя стряхнет оно».

Разгневался Хосров; едва лишь не простерла

Его рука булат, чтоб вражье ранить горло.

Но мыслит: «Не страшусь, хоть все ему суля.

Не взрыть ему горы — там скалы, не земля.

А хоть бы и земля, — и с ней не будет сладу!

А хоть бы взрыл ее, — куда снесет громаду?»

И быстро говорит: «Согласен я; когда

Забуду договор — да будет мне беда!

Яви в своем труде, стан подтянув потуже,

Всю силу, что живет в таком могучем муже».

И вымолвил Ферхад, не ведающий лжи;

«О справедливый шах; мне гору укажи!»

И подведен к горе, что Бисутуном ныне

Зовут, каменотес, терзавшийся в пустыне,

И явно, что Ферхад свой блеск не сохранит,

Что вся гора тверда, что вся гора — гранит.

Но с радостной душой, подбодренный Хосровом,

Шел разрыватель гор, горя порывом новым.

Взлетел он на гору, как бурный ветер яр,

И подпоясался, и первый дал удар.

И вот он с первым же руки своей движеньем

Стал покрывать скалу одним изображеньем:

Киркою стан Ширин он высек; так Мани

Свой украшал Эрженг, творя в былые дни.

И, лишнего киркой не совершая взмаха,

На царственном коне изобразил он шаха.

Так юная творить ему велела кровь.

Он был возвышенным, вела его — любовь.

Но с юным — злая весть должна коснуться слуха

Что сделала судьба — горбатая старуха!

Недолго высекал те образы Ферхад,

Был изваянием покрыт гранитый скат.

И рассекать скалу с утра до темной ночи

Он начал. Сладостной пред ним сияли очи.

Чтоб гору побороть, свою он поднял длань.

За гранью грозная откалывалась грань.

Ударит он киркой в расщелину гранита —

И башня тяжкая от стен его отбита.

Ударит — гору с гор руки низвергнет взмах,

Свержением громад людей ввергая в страх.

И яхонты сверлил алмазами ресниц он,

И гору умолял пред ним склониться ниц он:

«Гора! Хоть встала ты гранитною стеной,

Ты дружелюбней будь — рассыпься предо мной.

Ну, в честь мою лицо ты раздери немного!

Дай, чтоб кирке моей везде была дорога!

А нет — клянусь Ширин! — кроша тебя, круша,

Покуда будет жить во мне моя душа,

Тебя терзать начнет, клянусь, мое упрямство,

Поставлю душу я с тобой на ратоборство».

В один счастливый день тех благостных годин

Сидела меж подруг прекрасная Ширин.

И в дружеских речах, рожденных для услады,

Невзгод и радостей раскидывались клады.

Одна припомнила отраду прошлых дней,

И сердцем радостным все радовались с ней.

Другая, новых дней предсказывая сказку,

Грядущей радости придумала завязку.

Немало плавных слов, ласкающих сердца,

Подруги заплели — не видно и конца.

Но речь звенящая сцепляется не втуне:

Услышала Ширин слова о Бисутуне.

И молвит весело подательница благ:

«Я водрузить хочу на Бисутуне стяг.

Шепнула мне душа, что мне увидеть надо,

Как рушится скала под натиском Ферхада.

Быть может, искорка, ничтожная на вид,

От камня отлетев, мне сердце оживит».

И оседлать коня велит она, — и гибкий

Оседлан ветерок разубранною зыбкой:

Гульгун был далеко, — и, полного огня,

Другого взять Ширин позволила коня,

И скачет, заблестев весною золотою,

Красавицам Ягмы равняясь красотою,

И скачет, заблестев нарциссами очей.

Как сто охапок роз под россыпью лучей.

Пусть большей нежности, чем в ней, и не приснится.

Но на коне Ширин стремительна, как птица.

Она, что гурия, взлетела на седло,

Ничто с ней быстротой равняться не могло.

Вбивают гвозди в синь ее коня подковы,

И над землей она — бег небосвода новый.

Когда, разбрасывая мускус и несрин,

К горе, вся в серебре, подъехала Ширин, —

От блеска щек кремни раскопанного стана

Зажглись рубинами из копей Бадахшана.

К горокопателю, подобному горе,

Мчит гору гурия, сверкая в серебре.

Ее рубины чтя, покорный приговору,

Ферхад, как рудокоп, рубил упорно гору.

Как смерить мощь его, когда он рыл гранит?

И мер таких наш мир безмерных не хранит!

С гранитным сердцем друг бросал в него каменья,

Но, чтобы гору срыть, он все напряг уменье.

Сам с гору, гору рыл и днесь, как и вчера,

А горе перед ним, как Демавенд-гора.

Но для того отбил края он от гранита,

Что радости он ждал и милой от гранита.

Он омывал гранит рубином жарких слез.

Но час пришел: гранит к нему рубины взнес.

Когда же уст Ширин увидел он два лала, —

Пред ним сокровище в граните запылало.

Булат в его руке стал сердца горячей,

И стала вся скала, что глинистый ручей.

Одной рукой вздымал он, словно глину, камень,

Другой бил камнем в грудь, скрывающую пламень.

Вонзилась в грудь любовь; он видел светлый мир.

Что идол каменный! Ведь перед ним — кумир.

И с молоком в руке у Сладкоустой чаша.