Лори Форест - 6e325473ededd6dd5956a26f7af57957

В аптекарской лаборатории наступает горячая пора – мы смешиваем микстуру за микстурой. Осенью аптекарям скучать некогда. Чёрный кашель, пневмония, бронхит, красный грипп – все эти болезни приходят с ледяным осенним ветром и расцветают в переполненных душных комнатах.

На металлургии профессор-смарагдальфар требует, чтобы я работала с головокружительной скоростью, даёт очень мало времени на приготовление металлических порошков для лекарств, применяемых в хелаторной терапии, строго оценивает мои письменные работы (я едва дотягиваю до проходного балла). Профессор не любит гарднерийцев – это несложно прочесть в его взгляде, но его неприязнь ко мне – особого свойства. Только при помощи Куррана (он щедро делится со мной записями лекций и результатами лабораторных) я кое-как выношу эти занятия. От низкопробных нападок Фэллон тоже спасения пока нет.

По математике и химии много задают, но профессор Воля, по крайней мере, ко всем относится одинаково. Только профессор Симитри остаётся великодушным и всепрощающим, а мои однокурсники по истории и ботанике – слегка отстранёнными, но добросердечными.

От тёти Вивиан регулярно приходят письма, перечисляющие все прелести жизни и учёбы в университете после обручения с Лукасом. Покрепче запахнув тёплую накидку в нашей вечно холодной комнате, я бросаю письма в неопрятный камин и греюсь над жадно пожирающим листки пламенем.

По утрам меня встречает необычная тишина, как будто весь мир затаил дыхание и чего-то ждёт. Только дикие гуси стремятся на юг, то и дело нарушая тишину своим кличем.

Улетай, пока можешь. Надвигается зима.

– Как поживают твои икариты? – однажды интересуется перед химией Айс­лин.

Со дня гибели цыплёнка прошла неделя. У нас в Северной башне очень тихо, хотя в воздухе витает напряжённость. Мои синяки и царапины почти зажили благодаря молитвам пастыря Симитри и целебной мази, которую я смешала себе в аптекарской лаборатории.

– Я там только ночую, – пожимаю я плечами. – Ариэль притихла. Почти всё время лежит на кровати. Она со мной не разговаривает, даже не смотрит в мою сторону. – Оглядев полупустой зал (студенты ещё только собираются на лекцию по химии), я тихо сообщаю: – Похоже, ей нравится тот цыплёнок, которого я для неё стащила.

– А она на тебя больше не бросится? – беспокоится Айс­лин.

– Не знаю. Винтер всегда рядом с ней, Ариэль её слушается.

Мы с Винтер теперь разговариваем, хотя я стараюсь держаться подальше, чтобы эльфийка случайно не прочла мои мысли. Винтер со своей стороны тоже не рвётся до меня дотрагиваться. Мы сосуществуем очень мирно, но обращаемся, будто планеты, каждая по своей орбите. Мне хочется узнать о Винтер как можно больше, и я намеренно заглядываю ей через плечо, когда она рисует. Эльфийка больше не ждёт, когда я усну, чтобы взяться за карандаш, и мне удаётся подсмотреть, как рождаются удивительные рисунки. Моделями Винтер чаще всего служат Ариэль, цыплёнок или эльфийские лучники.

– Раньше я видела Ариэль только в Северной башне, – рассказываю я подруге. – Однако несколько дней назад она вдруг пришла на лекцию по математике.

– Не может быть!

– Я и сама удивилась, – качаю я головой.

– Что же произошло?

И я охотно рассказываю.

Я, как обычно, усаживалась на своё место, пока наш профессор, маг Клинманн, что-то писал на доске, постукивая мелом. В высокие стрельчатые окна били капли дождя. Наш преподаватель по математике – гарднериец, со мной он всегда сдержанно вежлив, но с представителями других рас… Когда он обращается к кельту или эльфхоллену, в его зелёных глазах появляется неприятный жестокий блеск.

Я как раз приготовила перо, чернильницу и пергамент, когда услышала громкий вздох – гарднерийцы по всей аудитории охнули в унисон.

Подняв голову, я заметила у дверей Ариэль – она стояла, взволнованно помахивая крыльями.

Маг Клинманн взглянул на неё и быстро отвёл глаза как от яркого пламени. Студенты тоже отвернулись, что-то недовольно бормоча друг другу.

Только Айвен, кельт, молча смотрел прямо на Ариэль.

– По какой причине вы явились на мой урок без предупреждения, Ариэль Хейвен? – спросил профессор. Он говорил спокойно, но по-прежнему смотрел в сторону, на гарднерийцев, которые отвечали ему сочувственными взглядами.

– Мне сказали, что в своём классе я уже всё выучила, – выпалила Ариэль, оглядывая аудиторию и переминаясь с ноги на ногу. Она изо всех сил старалась держаться прямо, не присесть, будто готовясь к атаке. Ариэль протянула профессору листок пергамента, и он (видимо, разглядев его краем глаза) ухмыльнулся и встал к Ариэль почти спиной.

– Откуда мне знать, что вы не обманули своего профессора математики? – спросил он скучающим тоном. – Я слышал, вы, икариты, на всё способны. – Он улыбнулся своей шутке, по-прежнему не глядя на Ариэль.

Я и раньше видела, как при виде икаритов студенты отводили глаза, но только на улице или в коридорах. Разговаривать, не глядя на собеседника, странно, а наблюдать за этим – стыдно.

– Почему вы не смотрите на меня?! – вдруг воскликнула Ариэль, сжав кулаки и заливаясь краской.

– Что вы сказали?

– Я с вами разговариваю! Смотрите на меня, когда отвечаете!

Профессор Клинманн тихо фыркнул.

– И почему, скажите на милость, мне так важно на вас смотреть? – Он оглянулся на студентов-гарднерийцев с хитрой улыбкой, будто приглашая посмеяться над забавной шуткой.

– Потому что я с вами разговариваю! – уже кричала Ариэль. Её лицо пылало от унижения.

В ответ на её крик некоторые гарднерийцы открыто рассмеялись.

Профессор Клинманн, казалось, изо всех сил сдерживался, чтобы не улыбнуться.

– Ну-ну, икаритка. Не надо так кричать. Я не могу на вас смотреть – вера запрещает. И вам об этом известно. Против вас лично я ничего не имею, так что пригладьте пёрышки и хватит… кудахтать.

Гарднерийцы вежливо поддержали профессора смехом, намеренно отворачиваясь от Ариэль.

Ариэль дёрнулась как от удара и выскочила из ауди­тории.

Я хотела побежать за ней, но вспомнила, как она меня ненавидит, и осталась на месте.

Такого в университете мне ещё видеть не приходилось.

От смеха гарднерийцев меня почти тошнило. Айвен сидел в тот день очень близко, через проход от меня, и, единственный в аудитории, даже не улыбнулся. На лице у него застыло выражение ужаса и отвращения.

Наверное, кельт почувствовал мой взгляд и обернулся. Он очень удивился, что я не смеялась. Мы смотрели друг на друга, пока гнев на его лице не уступил место изумлению, будто он впервые меня по-настоящему разглядел.

– Ужасно, когда от тебя все отворачиваются, – вздыхает Айс­лин, дослушав мой рассказ. – Знаешь, я прежде об этом не думала, – хмурится она.