Такис Вюргер - Клуб

Я снова услышал об Александре, когда Шарлотта сказала мне, у кого она хочет писать свою кандидатскую работу. Я просил ее, умолял не делать этого, но Шарлотта иногда может быть такой же упрямой, как ее мать. Я позвонил Александре и сказал, что она не может этого делать, но она деловито возразила мне, что Шарлотта не причастна к нашему прошлому. Я успокоился. С тех пор я не говорил с Александрой и не видел ее.

Месяца два назад ночью раздался звонок. В трубке молчали. Я слышал только это беспокойное, знакомое дыхание.

Александра смотрела в пол, когда входила в мой офис. Аккуратный маникюр, сдержанный макияж. Меня вывела из себя мысль о том, что она до сих пор выглядела прекрасно, хотя и сильно похудела с того времени.

– Александра, – сказал я, – я думал, мы с тобой договорились, что у тебя своя жизнь, а у меня своя.

– Ангус.

Мое имя она произнесла как заклинание или как проклятие – я не смог точно определить это – и пару секунд смотрела на меня. Следующие фразы она произнесла спокойно, несмотря на то что это явно стоило ей усилий. Ее левое веко вздрагивало на каждом слоге.

– Я знаю все о бабочках, которые насилуют девушек. Как ты тогда изнасиловал меня.

Я взглянул на часы, висевшие на стене позади нее. Через пятнадцать минут у меня должна была состояться телефонная конференция с коллегой из Нью-Йорка, и до тех пор мне нужно было, чтобы она исчезла из моего офиса. Я справлюсь с этим.

– Я тебя не насиловал.

– Тебе нельзя было этого делать.

– Ты поцеловала меня, Александра.

Я сел на письменный стол. Слишком долго я был бизнесменом, поэтому научился не показывать свою слабость. Много лет назад она увидела вышитую на моем галстуке желтую бабочку, и все.

– Ты слышишь голоса? – спросил я.

Она ничего не ответила и впервые выглядела смущенной.

– Ты ничего не знаешь, Александра, и никто не поверит тебе. Ты больна.

Она вплотную подошла ко мне и произнесла несколько имен мне на ухо. Имена самых могущественных бабочек. Председатели правлений, политики, банкиры. Она не торопилась. Затем она произнесла последнее имя. Мое.

Я слышал ее дыхание. Мое лицо пылало. Она стояла передо мной и кивала головой.

– Ты не можешь этого сделать, – сказал я.

– Я могу сделать даже больше этого.

Она направилась к двери.

– Чего ты хочешь? – крикнул я.

Стены были сделаны из матового стекла, но я был уверен, что мои секретарши услышали мои крики. До этого вечера я еще ни разу не повышал голос в офисе.

– Ты слышал когда-нибудь о теории хаоса? – спросила Александра тихо.

– О чем ты говоришь? Ты совсем сошла с ума.

– Может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе.

– Какое отношение это имеет ко мне?

Все ее тело было напряженным.

– Я и есть эта бабочка.

– Чего ты хочешь? – снова спросил я, на этот раз тише.

Она улыбнулась и вышла из офиса.

Я сел спиной к окну и осмотрел свой офис: стекло, сталь, стол из дерева вишни. Мне 61 год, и я достиг всего, чего только хотел. Я вышел к своей секретарше сам, хотя обычно просто звонил ей. Она обеспокоенно посмотрела на меня, когда я попросил ее отменить все запланированные на ближайшие дни встречи, чтобы решить кое-какие проблемы. Я спустился на лифте вниз, затем на метро добрался до вокзала Кингс-Кросс. В поезде я держался за жирные поручни, они были толстыми и горячими, кто-то ел азиатскую лапшу из картонной коробки, и вокруг пахло всей этой едой. Все не так уж и плохо, попытался я внушить себе, но тут же понял, что это было ложью. Позади меня чихнул ребенок.

Алекс

Я бесцельно брела по улицам. Мне показалось, что Ангус действительно был удивлен. Вначале он осмотрел меня, словно хотел убедиться в том, как сильно я изменилась. В конце от этого взгляда не осталось и следа. Я охотно осталась бы еще, чтобы понаблюдать за его лицом.

Ангус, ты должен знать картину Артемизии Джентилески «Юдифь, обезглавливающая Олоферна». Это, кстати, женщина, если ты этого не знаешь, и кроме того – а вот этого ты точно не знаешь, – речь на картине идет не о Старом Завете, а о самой художнице. Артемизия Джентилески, будучи девятнадцатилетней девушкой, была изнасилована своим учителем, лишена девственности, а на процессе, который должен был призвать к ответственности ее насильника, ее унизили во второй раз, когда при всех стали искать у нее девственную плеву с помощью тисков.

Картина – ты явно знаешь об этом, потому что мужчине твоего статуса хоть немного подобает разбираться в искусстве, – изображает момент, когда Юдифь прикладывает кинжал к горлу Олоферна и начинает отрезать ему голову. Это, вероятно, самый прекрасный момент мести, который можно было бы запечатлеть на картине. По экспрессивной силе и глубине красок это мало с чем сравнимо. И это не случайно, что картина была написала женщиной. Или ты не согласен, Ангус?

Я вспомнила, словно это было вчера, как он впервые заговорил со мной сорок лет назад. Он спросил меня, в какую школу я ходила, и сделал вид, что ему было неважно, что я приехала из обычной школы на севере. Мне нравилось, как он танцевал. Я пошла на тренировку по боксу, меня это заводило.

Когда я в ту ночь в клубе Питта потянула его в заднюю комнату, я хотела только поцеловать его. Мы долго целовались, и это было прекрасно. Он снял с меня брюки, я этого не хотела. Я начала бить его так сильно, как только могла. Он был слишком сильным. Я хотела закричать ему в лицо и позвать на помощь, но мой страх был настолько велик, что я онемела. Я не могла кричать, поэтому била его по губам и по лицу. Он взял меня за запястья, завернул мне руки за спину, и чем больше я сопротивлялась, тем больнее мне было. В какой-то момент я сдалась и просто ждала, когда это все закончится. Это длилось достаточно долго. Он укусил меня за шею, я сконцентрировалась на том, чтобы не думать о боли внизу живота, и ощутила его слюну на своей шее. Я испугалась, что он может убить меня, поэтому снова начала его целовать. Я надеялась, что упаду в обморок, но этого не происходило, поэтому я все время смотрела на бабочку у него на стене и думала, что сейчас меня разорвет изнутри. Когда он закончил, то уснул на диване. Я без задней мысли взяла с собой его галстук – галстук с вышитой на нем бабочкой.

На следующий день он пришел ко мне. Я до сих пор не знаю, зачем открыла ему дверь. На прощание он поцеловал меня в лоб. Боясь, что он снова овладеет мной, я не решалась пошевелиться.

Я писала ему письма, в которых спрашивала о том, почему он так поступил. Я наблюдала за ним, хотела, чтобы он знал, что я никогда этого не забуду. Идея пойти в полицию не приходила мне в голову. Я чувствовала себя виноватой, потому что подала ему ложные сигналы. Много лет спустя один терапевт сказал мне, что изнасилование имеет разные формы и что жертвы часто чувствуют себя виноватыми. Тогда только мне стало понятно, что это была полностью его вина. После этого мне начали сниться кошмары, в которых его рот снова касался моей шеи. Я пыталась схватить его во сне и отцепить от себя, соскрести его прикосновения со своей кожи. В одну из таких ночей, когда я проснулась на подушке, испачканной пятнами крови, я позвонила ему в первый раз. Я знала, что когда-нибудь наступит момент – и я обрету покой.