Сергей Михалков - БОЛЬШАЯ КНИГА стихов, сказок, басен, переводов, пьес

О, как она бессонными ночами
Хотела повидаться с сыновьями,
Пусть хоть разок, пусть, провожая в бой,
Сказать бойцу напутственное слово.
Она ведь ко всему теперь готова —
К любой беде и горести любой.

Но не могло ее воображенье
Представить город в грозном окруженье,
Фашистских танков черные ряды,
К чужой броне в крови прилипший колос,
Не слышала она Андрея голос:
«Я ранен… мама… пить… воды… воды».

Пришел конверт. Еще не открывала,
А сердце матери уже как будто знало…
В углу листка — армейская печать…
Настанет день, Одесса будет наша,
Но прежних строчек:
«Добрый день, мамаша!» —
Ей никогда уже не получать…

…Глаза устали плакать — стали суше,
Со временем тоска и горе глуше.
Дров запасла — настали холода.
Шаль распустила — варежки связала.
Потом вторые, третьи… Мало, мало!
Побольше бы! Они нужны — туда!

Все не было письма из Ленинграда.
И вдруг она услышала: «Блокада».
Тревожно побежала в сельсовет,
Секретаря знакомого спросила.
Тот пояснил… Опять душа заныла,
Что от Володи писем нет и нет.

Пекла ли хлеб, варила ли картошку,
Все думала: «Послать бы хоть немножко,
За тыщу верст сама бы понесла!»
И стыли щи, не тронутые за день.
Вся в думах о голодном Ленинграде,
Старуха мать обедать не могла.

Она была и днем и ночью с теми,
Кто день и ночь, всегда, в любое время
Работал, защищая Ленинград,
И выполнял военные заданья
Ценой бессонницы, недоеданья —
Любой ценой, как люди говорят…

…Опять скворцы в скоречни прилетели,
И ожил лес под солнышком апреля,
И зашумели вербы у реки…
Из Севастополя прислал письмо Григорий:
«Воюем, мать, на суше — не на море.
Вот как у нас дерутся моряки!»

Она письмо от строчки и до строчки
Пять раз прочла, потом к соседской дочке
Зашла и попросила почитать.
Хоть сотню раз могла она прослушать,
Что пишет сын про море, и про сушу,
И про свое уменье воевать.
И вдруг за ней пришли из сельсовета.
В руках у председателя газета:
— Смотри-ка, мать, на снимок. Узнаешь? —
Взглянула только: «Сердце, бейся тише!
Он! Родненький! Недаром снился! Гриша!
Ну до чего стал на отца похож!»

Собрали митинг. Вызвали на сцену
Героя мать Хохлову Аграфену.
Она к столу сторонкой подошла
И наклонилась. А когда сказали,
Что Гришеньке Звезду Героя дали, —
Заплакала. Что мать сказать могла?..

…Шла с ведрами однажды от колодца,
Подходит к дому — видит краснофлотца.
Дух захватило: Гриша у крыльца!
Подходит ближе, видит: нет, не Гриша —
В плечах поуже, ростом чуть повыше
И рыженький, веснушчатый с лица.

— Вы будете Хохлова Аграфена? —
И трубочку похлопал о колено.
— Я самая! Входи, сынок, сюда! —
Помог в сенях поднять на лавку ведра,
Сам смотрит так улыбчиво и бодро —
Так к матери не входят, коль беда.

А мать стоит, глядит на краснофлотца,
Самой спросить — язык не повернется,
Зачем и с чем заехал к ней моряк.
Сел краснофлотец: — Стало быть, мамаша,
Здесь ваша жизнь и все хозяйство ваше!
Как управляетесь одна? Живете как?

Мне командир такое дал заданье:
Заехать к вам и оказать вниманье,
А если что — помочь без лишних слов.
— Ты не томи, сынок! Откуда, милый?
И кто послал-то, господи помилуй?
— Герой Союза старшина Хохлов!

Как вымолвил, так с плеч гора свалилась
Поправила платок, засуетилась:
— Такой-то гость! Да что же я сижу?
Вот горе-то! Живем не так богато —
В деревне нынче с водкой плоховато,
Чем угостить, ума не приложу!

Пьет краснофлотец чай за чашкой чашку,
Распарился, хоть впору снять тельняшку,
И, вспоминая жаркие деньки,
Рассказывает складно и толково.
И мать в рассказ свое вставляет слово:
— Вот как у нас дерутся моряки!

— Нас никакая сила не сломила.
Не описать, как людям трудно было,
А все дрались — посмотрим, кто — кого!
К самим себе не знали мы пощады,
И Севастополь был таким, как надо.
Пришел приказ — оставили его…

— А Гриша где? — Теперь под Сталинградом.
В морской пехоте. — Значит, с братом рядом?
Там у меня еще сынок, Илья.
Тот в летчиках, он у меня крылатый.
Один — рабочий, три ушли в солдаты. —
Моряк в ответ: — Нормальная семья!

Она его накрыла одеялом,
Она ему тельняшку постирала,
Она ему лепешек напекла,
Крючок ослабший намертво пришила,
И за ворота утром проводила,
И у ворот, как сына, обняла…

…В правлении колхоза на рассвете
Толпились люди. Маленькие дети
У матерей кричали на руках.
Ребята, что постарше, не шумели,
Держась поближе к матерям, сидели
На сундучках, узлах и узелках…

Они доехали. А многие убиты —
По беженцам стреляли «мессершмитты»,
И «юнкерсы» бомбили поезда.
Они в пути тяжелом были долго,
За их спиной еще горела Волга,
Не знавшая такого никогда.

Теперь они в чужом селе, без крова.
Им нужен кров и ласковое слово.
И мать солдатская решила: «Я — одна…
Есть у меня картошка, есть и хата,
Возьму семью, где малые ребята.
У нас у всех одна беда — война».

Тут поднялась одна из многих женщин
С тремя детьми — один другого меньше,
Три мальчика. Один еще грудной.
— Как звать сынка-то? — Как отца, Анисим.
Сам на войне, да нет полгода писем…
— Ну, забирай узлы, пойдем со мной!

И стали жить. И снова, как бывало,
Она пеленки детские стирала,
Опять повисла люлька на крюке…
Все это прожито, все в этой хате было,
Вот так она ребят своих растила,
Тоскуя о солдате мужике.

В большой России, в маленьком селенье,
За сотни верст от фронта, в отдаленье,
Но ближе многих, может быть, к войне,
Седая мать по-своему воюет,
И по ночам о сыновьях тоскует,
И молится за них наедине.

Когда Москва вещает нам: «Вниманье!
В последний час…» — и, затаив дыханье,
Мы слушаем про славные бои
И про героев грозного сраженья, —
Тебя мы вспоминаем с уваженьем,
Седая мать. То — сыновья твои!

Они идут дорогой наступленья
В измученные немцами селенья,
Они освобождают города
И на руки детишек поднимают;
Как сыновей, их бабы обнимают.
Ты можешь, мать, сынами быть горда!

И если иногда ты заскучаешь,
Что писем вот опять не получаешь,
И загрустишь, и дни начнешь считать,
Душой болеть — опять Илья не пишет,
Молчит Володя, нет вестей от Гриши,
Ты не грусти. Они напишут, мать!