Автор неизвестен - Лубочная книга

Лубок был не пустым развлечением. Напротив, здесь народный читатель искал ответов на важные мировоззренческие вопросы. Лубочная книга могла быть источником сложных духовных переживаний, будила воображение и расширяла горизонты своих поклонников. Напомним об А. В. Кольцове, читательская биография которого начинается именно с лубочных изданий сказок о Бове королевиче и Еруслане Лазаревиче. Писатель Л. М. Григоров, который в начале 1890-х годов был учеником в сапожной лавке, вспоминал, что «бывали свободные минуты <...> делать совсем нечего, — ну, тогда рука лезла за пазуху и доставала оттуда тоненькую скверно отпечатанную книжечку — сказку о каком-либо необъятном образе русской фантазии… душа моя, забыв о сапогах и туфлях, уходила в непроходимые лесные чащи и трепетала там от шума грозных дерев-великанов; потом вместе с жар-птицей улетала за тридевять земель в тридесятое царство <...> Я увлекался и все на свете забывал… принимался за своих Ерусланов Лазаревичей, Бов-Королевичей и принцесс-Несмеян. Любил я их больше всего на свете и всякую попавшую в руки копейку тратил на покупку новых сказок» [14] ИРЛИ, ф. 586, № 305 (Автобиография). .

Сохранилось любопытное свидетельство о характере восприятия (при чтении вслух) книги «Битва русских с кабардинцами…» крестьянской молодежью в конце 1880-х годов: «Прежде всего описание битвы в высшей степени заинтересовало подростков-мальчиков; они так и впились глазами в учительницу; когда же герой повести, Андрей, попал в плен к кабардинцам и на сцену явилась красавица Селима, внимание их значительно ослабело, зато девушки так и замерли, следя за развитием драмы <...> Особенно трогала их, очевидно, борьба пленника между долгом и любовию, и когда мы дошли до того места, где Селима, сраженная отказом Андрея перейти в магометанскую веру, говорит: «С твоим решением для меня окончено все. Одно мгновение, и кинжал мой окажет мне последнюю услугу — пронзить сердце любящей тебя, но несчастной Селимы!..» — среди слушательниц послышались сдержанные всхлипывания; всхлипывания эти усиливались по мере развития драмы и, наконец, при разлуке влюбленных превратились в рыдания. «Молодец, что не сменил своей вере, — заметил горячо один из подростков. — Я бы тоже не сменил!» <...> Счастливый брак Селимы и принятие христианства видимо доставили присутствующим несколько минут самой чистой радости, но зато когда раны Андрея открылись и он умер, прострадавши 12 дней, припадок уныния снова повторился в нашей аудитории…» [15] Цит. по: Что читать народу, — СПб., 1889. — Т. 2. — С. 549. Все это свидетельствует о том, что в лубочной книге народный читатель находил ответы на многие волновавшие его вопросы.

Жития святых в наглядной форме представляли идеал праведной жизни, давали точку отсчета для оценки человеческих поступков. Их, как и другие духовно-православные книги, читали главным образом пожилые крестьяне, женщины. Как отмечал один из наблюдателей, «в божественной книжке народный читатель ищет морального поучения, примера, нравственной поддержки, <...> решения мучающих его вопросов морального, а иногда и социального характера <...> он часто считает самое чтение религиозной книжки богоугодным и душеспасительным делом, а в книжке видит нечто вроде талисмана, предохраняющего от несчастий» [16] Ан—ский С. А. [Раппопорт С. А.] Народ и книга. — М., 1913. — С. 69, 70. .

Начавшаяся на селе с 1860-х годов XIX века интенсивная ломка традиционных социальных отношений и мировоззренческих представлений побуждала крестьянство, особенно молодое поколение, в наибольшей степени затронутое изменениями и овладевшее грамотой в земской школе, обращаться к книге (городское «простонародье» приобщилось к книге раньше, еще в первой половине века).

Если прежде весь мир крестьянина замыкался в пределах общины (община так и именовалась — «мир»), то теперь он осознавал себя прежде всего жителем определенной страны — России. Отсюда интерес к книгам по ее географии и особенно истории. Исторические повести и рассказы составляли один из наиболее богатых разделов лубка. Десятки их были посвящены ключевым историческим событиям: крещению Руси, татарскому нашествию, восстаниям Булавина и Разина, завоеванию Сибири Ермаком, Отечественной войне 1812 года и т. д. Чаще всего национальное самосознание осуществлялось в форме противопоставления «своих» и «чужих». В прошлом «своими» были члены общины, а теперь ими стали жители всей страны, и книги о столкновении с внешними врагами (как в прошлом, так и в современности — Крымская война и русско-турецкая война 1878—1879 гг. — породили десятки изданий) помогали обрести искомое чувство общности. В других книгах описывался плен (чаще всего у неправославных, восточных народов — схема была задана «Кавказским пленником» Пушкина), где герой испытывал искушение иной верой и иным, нередко соблазнительным образом жизни. И в этом случае герои (а вместе с ними и читатели), столкнувшись с иной, непохожей жизнью, осознавали свою специфичность, национальную самобытность.

Постоянно ощущая на себе гнет властей разного рода, народный читатель испытывал закономерное чувство протеста. Протест воплощался в фигуре разбойника, ставшего популярнейшим героем фольклора и лубочной книги. Однако отношение к нему было противоречивым. С одной стороны, он вызывал восхищение авторов и читателей своей смелостью, любовью к свободе, стремлением постоять за угнетенных. Но, с другой стороны, разбойник осуждался за то, что пошел против человеческих установлений и божеского порядка, присвоил себе право судить и казнить, хотя общество не давало ему этого права. Поэтому бунт разбойника оканчивался в лубочной книге либо гибелью, либо раскаянием.

Получив свободу, крестьянин ощутил себя личностью. Постоянное общение с представителями других, более высоко стоящих сословий расширяло мир его чувств, освобождало любовь от экономических и хозяйственных интересов. Соответственно и в лубке усилилась струя «куртуазной» литературы, дающей образцы «галантного» поведения, все большую популярность стали приобретать песенники.

Отходничество, поездки по торговым делам усиливали контакты с городом, что вело к разрушению патриархальной морали. Усиливалось пьянство, ослабевала власть главы семьи, появлялась «вольность» в правах, укоренялась тяга к обогащению. Лубок реагировал на это критикой «падения нравов» с моралистических позиций.

Народ постепенно расставался с суевериями, многие из которых имели еще дохристианский характер, и лубочная словесность пополнилась книгами, высмеивающими веру в леших, домовых, русалок. Сильна была в лубке юмористическая струя. Здесь нередко подвергались осмеянию мотовство и самодурство купцов, претензии на образованность и культурность мелких чиновников и мещан, неумение крестьян приспособиться к городской жизни.