Джон Ирвинг - Дорога тайн

– Нет, но я слышал о нем, – ответил Хуан Диего. (Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь сказал то же самое обо мне! – подумал Хуан Диего.)

– Можете называть меня Бен, – улыбнулся водитель. – Некоторых людей озадачивает имя Бьенвенидо.

– Мне нравится «Бьенвенидо», – заметил Хуан Диего.

– В Маниле я буду вашим водителем, куда бы вы ни поехали, – и не только в этот раз, – сказал Бьенвенидо. – Ваш бывший студент попросил меня об этом, тот, который сообщил, что вы писатель, – пояснил водитель. – Простите, что не читал ваших книг. Я не знаю, знамениты ли вы…

– Я не знаменит, – торопливо уточнил Хуан Диего.

– Бьенвенидо Сантос знаменит – во всяком случае, был здесь знаменит, – сказал водитель. – Он уже умер. Я прочитал все его книги. Они довольно хорошие. Но я думаю, что это неправильно – называть своего ребенка в честь писателя. Я вырос, зная, что должен читать книги мистера Сантоса, их было много. Что, если бы я их возненавидел? Что, если бы я не любил читать? Это такое бремя – вот что я хочу сказать, – вздохнул Бьенвенидо.

– Я понимаю вас, – ответил Хуан Диего.

– У вас есть дети? – спросил водитель.

– У меня нет, – сказал Хуан Диего, но на этот вопрос было не просто ответить – тут была другая история, о которой Хуан Диего не любил вспоминать. – Если бы у меня были дети, я бы не стал называть их в честь писателей, – сказал он.

– Я уже знаю одно место, которое вы здесь должны посетить, – продолжал водитель. – Я понимаю, что вы хотите посетить Американское кладбище и Мемориал…

– Не в этот раз, – перебил его Хуан Диего. – Пока у меня совсем мало времени в Маниле, но когда вернусь…

– Меня устраивает любое время, когда вы туда соберетесь, сеньор Герреро, – быстро сказал Бьенвенидо.

– Пожалуйста, зовите меня Хуан Диего…

– Конечно, как вам угодно, – ответил водитель. – Я хочу сказать, Хуан Диего, что все принято во внимание – все устроено. Все, что вы захотите, в любое время…

– Я, возможно, поменяю отель – не в этот раз, а когда вернусь, – не подумав, брякнул Хуан Диего.

– Как скажете, – ответил Бьенвенидо.

– Я слышал плохие отзывы об этом отеле, – сказал Хуан Диего.

– Как водитель, я слышу много плохого о любом отеле! – сказал молодой человек.

– Что вы слышали о «Макати Шангри-Ла»? – спросил его Хуан Диего.

Движение транспорта остановилось; гул на запруженной машинами и людьми улице напоминал Хуану Диего неразбериху, царящую скорее на автобусной станции, чем в аэропорту. Небо было грязно-бежевым, воздух влажным и зловонным, а кондиционер в лимузине слишком уж нагонял холод.

– Дело лишь в том, чему вы готовы верить, – ответил Бьенвенидо. – А так, чего только не услышишь.

– У меня была такая проблема с одним романом – верить ему или нет, – сказал Хуан Диего.

– С каким романом? – спросил Бьенвенидо.

– Шангри-Ла – это вымышленная страна в романе «Потерянный горизонт». Думаю, он был написан в тридцатые годы – не помню, кто его написал, – сказал Хуан Диего [15].

(Представить себе, что кто-то говорит так о моей книге, подумал Хуан Диего, – это все равно что услышать о своей смерти.) Он задавался вопросом, почему разговор с водителем лимузина так опустошает, но тут в пробке образовалась брешь, и машина рванулась с места.

Даже плохой воздух лучше, чем кондиционер, решил Хуан Диего. Он открыл окно, и грязно-бежевый смог ударил ему в лицо. Дымка смога внезапно напомнила ему Мехико, о котором он не хотел вспоминать. А удушливая атмосфера автобусного терминала в аэропорту пробудила в Хуане Диего мальчишеские воспоминания об автобусах Оахаки; все, связанное с автобусами, казалось заразным. Но в его подростковой памяти эти улицы к югу от Сокало были действительно заразными – особенно улица Сарагоса и даже улицы по пути к ней от «Потерянных детей» и Сокало. (Когда монахини засыпали, Хуан Диего и Лупе отправлялись искать Эсперансу на улице Сарагоса.)

– Может, то, что я слышал об отеле «Макати Шангри-Ла», всего лишь выдумка, – рискнул сказать Бьенвенидо.

– Что именно? – спросил водителя Хуан Диего.

Они проезжали какие-то трущобы, где машины еле двигались. В открытое окно лимузина врывались запахи готовящейся пищи; между машинами сновали велосипедисты – на дорогу то и дело выскакивали дети, босые и без рубашек. Старые и грязные маршрутные такси были набиты людьми; фары выключены, или лампочки в них давно перегорели, – пассажиры теснились на скамейках, словно в церкви. Возможно, Хуан Диего вспомнил о церковных скамьях, поскольку такси были украшены религиозными лозунгами.

«БОГ ДОБР!» – гласил один. «БОГ ЯВНО ЗАБОТИТСЯ О ВАС», – говорил другой. Едва прибыв в Манилу, Хуан Диего уже сосредоточился на больной теме: испанские завоеватели и Католическая церковь побывали на Филиппинах до него; они оставили свой след. (Водителя лимузина звали Бьенвенидо, а маршрутки – транспортное средство для бедноты – были обклеены рекламой Бога!)

– С собаками что-то не так, – сказал Бьенвенидо.

– С собаками? Какими собаками? – спросил Хуан Диего.

– Собаки в «Макати Шангри-Ла», которые вынюхивают взрывчатку, – объяснил молодой водитель.

– Отель заминирован? – спросил Хуан Диего.

– Не знаю, – ответил Бьенвенидо. – Во всех отелях есть собаки, вынюхивающие взрывчатку. Люди говорят, что в «Шангри-Ла» собаки не знают, что они ищут, – им просто нравится все обнюхивать.

– Звучит не так уж плохо, – сказал Хуан Диего.

Он любил собак, он всегда их защищал. (Возможно, собаки, ищущие взрывчатку в «Шангри-Ла», просто были очень старательны.)

– Говорят, что собаки в «Шангри-Ла» необученные, – сказал Бьенвенидо.

Но Хуан Диего не мог сосредоточиться на разговоре. Манила напоминала ему Мексику; он был к этому не готов, а теперь вот разговор пошел о собаках.

В «Потерянных детях» он и Лупе скучали по собакам свалки. Когда на basurero появлялся выводок щенков, дети старались позаботиться о них; если щенок умирал, Хуан Диего и Лупе старались уберечь трупик от стервятников. Дети свалки помогали Ривере сжигать мертвых собак – сожжение тоже было выражением любви к ним.

Ночью, когда Хуан Диего и Лупе разыскивали свою мать на улице Сарагоса, они старались не думать о «собаках крыш»; это были другие собаки – наводившие страх. Они были в основном дворнягами, как говорил брат Пепе, но Пепе ошибался, считая лишь некоторых «собак крыш» дикими, – таковыми было большинство собак. Доктор Гомес говорила, что знает, как собаки оказались на крышах, а брат Пепе считал, что никто не знает, как они туда попали.

Многие пациенты доктора Гомес были покусаны «собаками крыш»; в конце концов, она была специалистом по уху, горлу и носу, а именно за эти места собаки пытались укусить. Собаки вцеплялись человеку в лицо, говорила доктор Гомес. Много лет назад жильцы, занимавшие верхние этажи зданий, что к югу от Сокало, позволяли своим домашним животным свободно бродить по крышам. Но порой домашние питомцы убегали, иногда из-за диких собак; многие из этих зданий стояли настолько близко друг к другу, что собаки могли прыгать с крыши на крышу. Потом жильцы перестали пускать на крыши своих домашних собак; вскоре почти все собаки, оставшиеся на крышах, одичали. Но как первые дикие собаки оказались на крышах?