Джон Ирвинг - Дорога тайн

– Об этих несчастных рыбах, сэр, уже позаботились. Команда зоомагазина приехала и уехала – они были в хирургических масках, – понизив голос, доверительно сообщил управляющий. (Зачем тревожить других гостей; разговоры о хирургических масках могут означать инфекцию.)

– Не слышали, что там с муреной… – начал Хуан Диего.

– Угорь выжил. Полагаю, такого трудно убить, – сказал управляющий. – Но он очень возбужден.

– В каком смысле? – спросил Хуан Диего.

– Укусил кого-то, сэр, – ничего серьезного, как мне сказали, но укусил. До крови, – признался управляющий, снова понизив голос.

– Куда укусил? – спросил Хуан Диего.

– В щеку.

– В щеку!

– Ничего серьезного, сэр. Я видел лицо этого человека. Заживет – шрам не очень плохой, просто человек невезучий.

– Да, невезучий, – только и смог сказать Хуан Диего.

Он не осмелился спросить, приезжала ли тетушка Кармен с командой зоомагазина. Если повезет, она уже уехала из Манилы в Бохол, – может, она в Бохоле, ждет встречи с ним (вся семья Кларка Френча с филиппинской стороны). Естественно, весть о гибели рыбы дойдет до тетушки Кармен в Бохоле – включая сообщение о возбужденном сеньоре Моралесе и об укушенной щеке невезучего работника зоомагазина.

Что со мной происходит? – подумал Хуан Диего, вернувшись в свой номер. На полу у кровати он увидел полотенце, – несомненно, там из аквариума выплеснулась морская вода. (Хуан Диего представил себе, как мурена бьет хвостом и нападает на испуганного работника, но на полотенце не было крови.)

Писатель уже собирался сходить в туалет, когда заметил на полу ванной крохотного морского конька; он был так мал, что, должно быть, ускользнул от внимания команды зоомагазина в тот момент, когда его собратьев вылили в отходы. Круглые изумленные глаза морского конька все еще казались живыми; на его миниатюрном доисторическом лице они выражали ярость и негодование по отношению ко всему человечеству – как глаза преследуемого дракона.

– Lo siento, caballo marino , – сказал Хуан Диего, прежде чем спустить в унитаз морского конька.

Потом он разозлился – разозлился на себя, на «Макати Шангри-Ла», на услужливое заискивание управляющего отелем. Модно одетый тип с пышными усами дал Хуану Диего брошюру «Американское кладбище и Мемориал в Маниле» – издание американской Комиссии по памятникам в честь сражений, как узнал Хуан Диего (в лифте после завтрака бегло пролистав брошюрку).

Кто сказал настырному управляющему отелем, что Хуан Диего лично интересуется Американским кладбищем и Мемориалом? Даже Бьенвенидо знал, что Хуан Диего намерен посетить могилы американцев, погибших в результате боевых операций на Тихом океане.

Это, что ли, Кларк Френч или его жена-филиппинка раззвонили всем о желании Хуана Диего засвидетельствовать свое почтение героическому отцу доброго гринго? Это сам Хуан Диего всем раззвонил, издавна имея личную причину приехать в Манилу. И пускай благонамеренный Кларк Френч в порыве личной преданности сделает миссию Хуана Диего в Маниле всеобщим достоянием!

Ничего удивительного, что Хуан Диего был зол на Кларка Френча. Хуан Диего не имел ни малейшего желания ехать в Бохол; он едва понимал, что такое Бохол и где он находится. Но Кларк настаивал на том, что его уважаемый наставник не может остаться один в Маниле в канун Нового года.

– Ради бога, Кларк, – я почти всю жизнь провел один в Айова-Сити! – сказал Хуан Диего. – Когда-то и ты был один в Айова-Сити!

А, да, возможно, благонамеренный Кларк надеялся, что Хуан Диего встретит свою будущую жену на Филиппинах. Только посмотрите, что случилось с Кларком! Разве он не встретил кое-кого? Разве Кларк Френч (возможно, благодаря своей жене-филиппинке) не был безумно счастлив? По правде сказать, Кларк был безумно счастлив и когда пребывал один в Айова-Сити. Хуан Диего подозревал, что Кларк счастлив благодаря своей вере.

Должно быть, это филиппинская семья его жены, – видимо, это они сделали большое дело, пригласив Хуана Диего в Бохол. Но, по мнению Хуана Диего, Кларк был способен сам сделать большое дело и помимо них.

Каждый год филиппинская семья Кларка Френча занимала приморский курортный отель на пляже близ залива Панглао; они снимали весь отель на несколько дней после Рождества до первого дня нового года включительно.

– Все номера в отеле наши – никаких посторонних! – сказал Кларк Хуану Диего.

Идиот, это я посторонний! – подумал Хуан Диего. Кларк Френч будет там единственным человеком, которого он знал. Естественно, образ Хуана Диего как убийцы бесценной подводной жизни будет предварять его появление в Бохоле. Тетушка Кармен все узнает; Хуан Диего не сомневался, что хозяйка экзотических питомцев каким-то образом вступит в контакт с мурено-угрем. Если уж сеньор Моралес возбудился, то неизвестно, чего можно было ожидать от тетушки Кармен – предположительно самой миссис Мораль.

Касательно собственного гнева, Хуан Диего знал, что скажет на этот счет его любимый врач и близкий друг доктор Розмари Штайн. Она, конечно, указала бы ему, что гнев, который он выплеснул из себя в лифте и который все еще испытывал в данную минуту, был признаком того, что половины таблетки лопресора недостаточно.

Разве душивший его гнев не был верным признаком того, что его тело вырабатывает больше адреналина и задействует больше адреналиновых рецепторов? Конечно да. И конечно же, вследствие принятия правильной дозы бета-блокаторов наступила вялость – и кровоснабжение конечностей ослабло, в результате чего у Хуана Диего стали холодными руки и ноги. И конечно, таблетка лопресора (целая таблетка, а не половина) потенциально могла вызвать у него такие же тревожные и яркие сны, как и тогда, когда он полностью отказывался от бета-блокаторов. Это действительно сбивало с толку.

Однако у него было не только весьма высокое кровяное давление (170 на 100). Разве один из предполагаемых отцов Хуана Диего не умер от сердечного приступа еще молодым – если верить матери Хуана Диего?

А потом с Эсперансой случилось то, что случилось. Надеюсь, это не мой следующий тревожный сон! – подумал Хуан Диего, зная, что эта мысль поселится у него в голове и теперь почти наверняка приснится. Помимо того что случившееся с Эсперансой повторялось снова и снова в мыслях Хуана Диего и в его памяти.

– Ничего не поделаешь, – громко сказал Хуан Диего.

Он все еще был в ванной, все еще приходил в себя после смытого в унитаз морского конька, когда, обнаружив не принятую половину таблетки лопресора, быстро проглотил ее и запил стаканом воды.

Неужели Хуан Диего сознательно шел на притупление чувств до конца дня? И если Хуан Диего примет полную дозу бета-блокаторов сегодня вечером в Бохоле, не ждет ли его снова приступ тоски, инертности, абсолютной вялости, на что так часто жаловался он доктору Штайн?