Джон Ирвинг - Дорога тайн

Пепе прислал фотографию нескольких девочек в старомодных подержанных платьях, у которых пуговицы застегиваются на спине. На фотографии Хуану Диего не было видно, что девочки не потрудились застегнуть сзади свои платья, но брат Пепе жаловался и на это. Видимо, то, что платья оставались незастегнутыми, и было одним из примеров «непослушания» этих девочек.

Брат Пепе (несмотря на свои мелкие жалобы) продолжал оставаться «одним из солдат Христа», как любил называть себя и своих братьев-иезуитов сеньор Эдуардо. Но на самом деле Пепе был слугой детей; в этом было его призвание.

В городе появлялось все больше сиротских приютов; вместо закрывшихся «Потерянных детей» открывались другие – возможно, не с теми образовательными приоритетами, которые когда-то имели значение для отца Альфонсо и отца Октавио, но тем не менее это были приюты. Со временем в Оахаке их стало несколько.

В конце девяностых брат Пепе поступил на службу в «Хостел Хосефино» в Санта-Люсия-дель-Камино. Приют открылся в 1993 году, и монахини присматривали и за мальчиками, и за девочками, хотя мальчикам не разрешалось оставаться в приюте, когда им исполнялось двенадцать лет. Хуан Диего не очень понимал, что там за монахини, а брат Пепе не потрудился объяснить. «Madres de los Desamparados» – это «Матери Покинутых», как перевел бы Хуан Диего. (Он подумал, что «покинутых» звучит лучше, чем «брошенных».) Но Пепе называл монахинь «матерями бездомных». Из всех сиротских приютов Пепе считал «Хостел Хосефино» самым симпатичным. «Дети держат тебя за руки», – писал он Хуану Диего.

В часовне там была Дева Гваделупская, и еще одна Дева – в классной комнате; Пепе писал, что там есть даже часы Гваделупской Девы. Девочки могли оставаться в приюте, пока сами не захотят его покинуть; некоторым девушкам было уже за двадцать. Но чтобы оказаться там, время для Лупе и Хуана Диего давно прошло.

«Никогда не умирай», – написал Хуан Диего из Айова-Сити брату Пепе. Хуан Диего имел в виду, что сам он умрет, если потеряет Пепе.

Сколько же врачей остановилось на морском курорте «Энкантадор» в канун Нового года? Десять или двенадцать? А может, и больше. Филиппинская семья Кларка Френча была полна врачей. Ни один из этих врачей – и уж конечно, не жена Кларка, доктор Хосефа Кинтана, – не стали бы уговаривать Хуана Диего пропустить прием еще одной дозы бета-блокаторов.

Возможно, мужчины среди этих врачей – те, кто видел Мириам, особенно те, кто видел, как она молниеносно проткнула геккона закусочной вилкой, – сошлись бы на том, что Хуану Диего целесообразно принять сто миллиграмм виагры.

Но что касается пропуска приема дозы лопресора с последующим приемом двойной (или половинной) дозы – ни в коем случае! Этого не одобрили бы даже мужчины-врачи, отмечавшие Новый год в «Энкантадоре».

Когда за обеденным столом Мириам, хотя и чуть-чуть, коснулась темы смерти Лупе, Хуан Диего подумал о Лупе – о том, как она отчитывала безносую статую Девы Марии.

«Покажи мне настоящее чудо, – задирала Лупе великаншу. – Сделай что-нибудь, чтобы я в тебя поверила – я думаю, ты просто большая наглая баба!»

Не это ли пробудило в Хуане Диего крепнущее осознание загадочного сходства между громоздящейся в храме Общества Иисуса Девой Марией и Мириам?

В этот еще не проясненный момент Мириам дотронулась до него под столом – до бедра, до маленьких выпуклостей в правом переднем кармане брюк.

– Что здесь? – прошептала Мириам. Он быстро показал ей фишку от маджонга, игральную кость со своей историей, но не успел он пуститься в подробное объяснение, что это такое, как Мириам пробормотала: – Ой, нет, не это – я знаю про твои духоподъемные талисманы, которые ты носишь с собой. Я имею в виду, что еще у тебя в кармане?

Может, Мириам читала про кость для маджонга в его интервью? Может, Хуан Диего когда-то сболтнул лишнее, выдав свое заветное воспоминание на потребу все опошляющей прессы? Но Мириам, похоже, и сама знала о таблетке виагры, хотя он и не сказал ей об этом. Может, Дороти сказала матери, что Хуан Диего принимает виагру? Разумеется, он не говорил в интервью о приеме виагры – или все же говорил?

Неведение относительно того, знала ли Мириам о виагре, заставило Хуана Диего вспомнить скоротечный диалог, прозвучавший во время приезда в цирк – когда Эдвард Боншоу, знавший, что Флор проститутка, услышал, что она трансвестит.

Это произошло случайно – когда за приподнятым пологом палатки труппы они увидели Пако, карлика-трансвестита, и Флор сказала айовцу: «Я просто более естественная, чем Пако, дорогой».

«Человек-попугай понял, что у Флор есть пенис?» – спросила Лупе (ее брат это не перевел). Стало ясно, что el hombre papagayo думает о пенисе Флор. Флор, которая поняла, о чем думает сеньор Эдуардо, принялась активней флиртовать с айовцем.

Судьба – это все, размышлял Хуан Диего – он думал о Консуэло, маленькой девочке с косичками, и о том, как она сказала: «Привет, мистер!» Как она напоминала ему Лупе!

И то, как Лупе повторила Омбре: «Все будет хорошо».

«Я слышала, ты любишь кнуты», – тихо сказала Флор ковыляющему миссионеру, чьи сандалии были облеплены слоновьим дерьмом.

«Король свиней», – внезапно сказала Лупе, увидев Игнасио, укротителя львов.

Хуан Диего недоумевал, почему он вспомнил об этом теперь; не только потому, что Консуэло, та маленькая девочка с косичками, сказала: «Привет, мистер». Как Консуэло сказала про Мириам? «Госпожа, которая просто появляется».

«Разве вы не плакали бы, помня, что вашу сестру убил лев?» – спросила детей Мириам. А потом Педро заснул, положив голову на грудь Мириам. Хуан Диего подумал, что мальчика словно околдовали.

Хуан Диего смотрел на свои колени – на руку Мириам, которая прижимала таблетку виагры к его правому бедру, – но когда он поднял глаза на сидевших за обеденным столом (на всех за всеми обеденными столами), то понял, что пропустил момент, когда все надели праздничные шляпы. Он увидел, что даже на Мириам бумажная праздничная шляпа, как королевская корона, только розовая. Все праздничные шляпы были пастельных тонов. Хуан Диего дотронулся до своей макушки и обнаружил шляпу – бумажную корону, окольцевавшую его волосы.

– Она у меня… – начал он.

– Бирюзовая, – ответила Мириам, и когда он похлопал себя по правому переднему карману брюк, то нащупал кость от маджонга, но не виагру. Он также почувствовал, как Мириам накрыла его руку своей.

– Ты взял ее, – прошептала она.

– Что взял?

Тарелки с ужином были убраны, хотя Хуан Диего не помнил, что ел, – даже севиче.

– У тебя усталый вид, – сказала ему Мириам.

Если бы у него было больше опыта общения с женщинами, разве Хуан Диего не отметил бы, что в Мириам есть что-то необычное или слегка «отстраненное»? То, что Хуан Диего знал о женщинах, в основном было почерпнуто из художественной литературы, из чтения и написания романов. Женщины в художественной литературе часто были манящими и таинственными; в романах Хуана Диего женщины к тому же внушали тревогу. И что тут ненормального или пусть необычного, если женщины в беллетристике кажутся немного опасными?