Джон Ирвинг - Дорога тайн

– Большой геккон, должно быть, отправился на охотничий промысел, – предположил Хуан Диего.

– Он исчез, – повторил Педро. – Может, леди заколола и большого геккона, – прошептал он.

– Нет, я так не думаю, Педро, – сказал Хуан Диего, но мальчик, похоже, был убежден, что большой геккон исчез навсегда.

Мириам расплела косички Консуэло и умело провела пальцами по густым черным волосам девочки.

– У тебя красивые волосы, Консуэло, – сказала Мириам.

Консуэло сидела теперь у нее на коленях чуть менее прямо. Подавляя зевоту, она боролась со сном.

– Да, у меня правда красивые волосы, – сказала девочка. – Если бы меня похитили, то похитители отрезали бы мне волосы и продали их.

– Не думай об этом – такого с тобой не произойдет, – сказала Мириам.

– Вы знаете все, что должно произойти? – спросила Консуэло.

Хуан Диего почему-то затаил дыхание; он напряженно ждал ответа Мириам – не хотел пропустить ни слова.

– Я думаю, что леди действительно знает все, – прошептал Педро Хуану Диего, который разделял настороженность мальчика относительно Мириам.

Хуан Диего затаил дыхание, потому что верил, что Мириам знает будущее, хотя, в отличие от Педро, не допускал, что Мириам прикончила большого геккона. (Ей понадобилось бы более грозное орудие убийства, чем закусочная вилка.)

И все это время, пока Хуан Диего сдерживал дыхание, они с Педро смотрели, как Мириам расчесывает волосы Консуэло. В пышных волосах девочки не осталось ни единой нерасправленной прядки, и сама Консуэло в изнеможении прислонилась к Мириам; сонная девочка полузакрыла глаза, – казалось, она забыла, что задавала Мириам вопрос, на который не получила ответа.

Но Педро не забыл.

– Давайте, мистер, лучше спросите ее, – прошептал мальчик. – Она усыпляет Консуэло, – может, именно это она и сделала с большим гекконом. – предположил Педро.

– Ты… – начал Хуан Диего, но язык у него заплетался, и слова не выговаривались. Ты действительно знаешь о том, что должно произойти? – хотел он спросить Мириам, но та приложила палец к губам, чтобы он молчал.

– Ш-ш-ш, бедное дитя должно быть в постели, – прошептала Мириам.

– Но вы… – начал Педро, однако дальше этого не продвинулся.

Хуан Диего увидел, как с потолка упал или спрыгнул геккон; это была еще одна кроха. Испуганный геккон угодил Педро на голову, в волосы, прямо на макушку, обрамленную бумажной шляпой-короной; она у Педро была бирюзовой и не очень-то отличалась от окраса ящерицы. Почувствовав в волосах геккона, мальчик закричал – это вывело Консуэло из транса, и девочка тоже закричала.

Хуан Диего только позже понял, почему эти два маленьких филиппинца закричали. На самом деле Педро и Консуэло кричали не из-за ящерицы. Они кричали, потому что, видимо, вообразили, будто Мириам готова заколоть геккона, пригвоздив его к голове Педро.

Хуан Диего потянулся к геккону на голове Педро, но, охваченный паникой, мальчик уже швырнул маленькую ящерицу в сторону танцпола вместе со своей праздничной шляпой. Барабанщик (парень с татуировкой насекомых на голых руках) наступил на геккона – внутренности ящерицы брызнули на его узкие джинсы.

– О боже, это жесть, – сказал аккордеонист, тоже в майке, с вытатуированными на его руках змеями и ящерицами.

Гитарист с татуировкой в виде шрама от ожога на шее не заметил раздавленного геккона – он возился с усилителем и динамиками, настраивая звук.

Но Консуэло и Педро видели, что случилось с маленьким гекконом. Их крики превратились в протестующие вопли, не прекратившиеся при появлении подростков, которые укладывали малышей спать. (Из-за этих криков и воплей подростки и вернулись в столовую – они, возможно, приняли детские вопли за первый музыкальный номер группы.)

Более философски настроенная, чем некоторые певцы-солисты, худая, как щепка, мертвенно-бледная девица уставилась в потолок над танцполом, как будто ожидала увидеть там еще несколько падающих гекконов.

– Ненавижу этих гребаных тварей, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. Она также увидела, что барабанщик пытается оттереть джинсы от внутренностей ящерицы. – Отстой, – сухо сказала солистка; произнесенное ею слово «отстой» прозвучало как название ее самой известной песни.

– Бьюсь об заклад, моя спальня ближе к танцполу, чем твоя, – говорила Мириам Хуану Диего. – Я хочу сказать, дорогой, что выбор места, где мы будем спать, зависит от того, сколько мы собираемся слушать этих «Ночных обезьян».

– Да, – только и смог сказать Хуан Диего.

Он увидел, что тетушки Кармен уже нет среди взрослых, оставшихся вблизи только что образованного танцпола; то ли ее вынесли вместе с обеденными столами, то ли она нырнула в постель раньше маленьких детей. Должно быть, эти «Ночные обезьяны» не охмурили своими чарами тетушку Кармен. Что же касается ночных обезьян, обитавших на Шоколадных холмах, то Хуан Диего подумал, что тетушке Кармен они могли бы понравиться – хотя бы тем, что одну из них можно было бы скормить ее любимому мурено-угрю.

– Да, – повторил Хуан Диего.

Определенно наступил момент, когда следовало ускользнуть. Он встал из-за стола, как будто забыв про хромоту – как будто ее и вовсе не было никогда, – и, поскольку Мириам тут же взяла его за руку, Хуан Диего почти не хромал, когда пошел с ней.

– Не останетесь встречать Новый год? – спросил Кларк Френч своего бывшего учителя.

– О, мы с радостью его встретим, – воскликнула в ответ Мириам, снова небрежно махнув обнаженной рукой.

– Оставь их в покое, Кларк, – сказала Хосефа.

Прихрамывая (совсем чуть-чуть), Хуан Диего, должно быть, выглядел немного глупо, когда потрогал свою макушку – он недоумевал, куда делась его праздничная шляпа, поскольку не помнил, что Мириам сняла ее с его головы с такой же непосредственностью, с какой сняла и свою.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, Хуан Диего и Мириам услышали фонограмму караоке, доносящуюся из клуба на пляже; музыка была едва слышна с открытого балкона «Энкантадора». Но так продолжалось недолго – отдаленная песня не могла соперничать с выворачивающими кишки звуками «Ночных обезьян» – с внезапно загрохотавшими барабанами, сердитой воинственной гитарой, жалобным воем аккордеона (похожим на кошачий визг).

Хуан Диего и Мириам все еще были на балконе – он открывал дверь в свой номер, – когда солистка, та самая девушка из могилы, начала причитать. Когда они оба вошли в номер и Хуан Диего закрыл дверь, вместо звуков «Ночных обезьян» возник мягкий шум вентилятора на потолке. Был еще один едва уловимый звук: в открытые окна с сеткой дул с моря ветер – и примитивная песенка караоке из пляжного клуба была (к счастью) единственной музыкой, которая доносилась до них.