Джон Ирвинг - Дорога тайн

Флор уставилась на брата Пепе.

– А кем еще ему не следует становиться? – спросила она Пепе. – А еще какие мексиканцы под запретом?

Но Пепе не обратил внимания на Флор, он прошептал на ухо Хуану Диего:

– Дорогой мальчик, стань тем, кем ты хочешь, – просто оставайся на связи!

– Тебе лучше не становиться отбросом, Хуан Диего, – сказала Флор четырнадцатилетнему мальчику, пока Пепе безутешно плакал. – Поверьте нам, Пепе, мы с Эдвардом не допустим, чтобы малыш вырос сорняком, – сказала Флор. – Мы позаботимся, чтобы он не превратился в ничтожество из Мексики.

Эдвард Боншоу из всего услышанного опознал только свое имя.

– Эдуардо, – поправил он Флор, которая понимающе улыбнулась ему.

Они были моими родителями или пытались ими стать! Хуан Диего тщетно пытался произнести это вслух – слова так и не прозвучали в темноте. «О» – это было единственное, что он успел повторить. Мириам так двигалась на нем, что сказать больше у него не получалось.

Перро Местисо, то есть дворняга, был помещен в карантин и наблюдался в течение десяти дней – если вы подозреваете бешенство, это обычная процедура при укусах животных, которые здоровы на вид. (Пес не был болен, но доктор Варгас, делавший Эдварду Боншоу уколы от бешенства, хотел убедиться в этом.) В течение десяти дней в «Circo de La Maravilla» не устраивали представления с собаками; карантин похитителя младенцев нарушил распорядок дня других собак в палатке, где жили и дети свалки.

Малыш Бэби, такса, каждую ночь мочился на земляной пол палатки. Овчарка Пастора беспрерывно скулила. Эстрелле пришлось спать в палатке с собаками, иначе Пастора никогда бы не успокоилась. Вид Эстреллы, спящей на спине, с лицом, прикрытым козырьком бейсболки, вызывал у Лупе ночные кошмары, но Эстрелла сказала, что она не может спать с непокрытой головой, иначе комары искусают ее лысую голову; тогда голова будет чесаться и нельзя будет почесать ее, не сняв парик, что расстроит собак. Во время карантина Перро Местисо немецкая овчарка Алемания по ночам стояла над койкой Хуана Диего, часто дыша ему в лицо. Лупе обвинила Варгаса в «демонизации» дворняги; бедный Перро Местисо, «всегда плохиш», снова стал жертвой в глазах Лупе.

– Этот придурок укусил сеньора Эдуардо, – напомнил сестре Хуан Диего.

Идея, что собака может быть придурком, принадлежала Ривере. Лупе не верила, что есть такие собаки.

– Сеньор Эдуардо влюбился в пенис Флор! – воскликнула Лупе, как будто данное тревожное событие побудило Перро Местисо напасть на айовца. Но это означало, что Перро Местисо был гомофобом, и разве это делало его придурком?

Однако Хуану Диего удалось уговорить Лупе остаться в «La Maravilla» – по крайней мере, до тех пор, пока цирк не отправится в Мехико. Поездка значила для Лупе больше, чем для Хуана Диего; для Лупе было очень важно развеять прах их матери (и прах доброго гринго, и прах Грязно-Белого, не говоря уже об остатках огромного носа Девы Марии). Она считала, что Богоматерь Гваделупская была маргинализирована в церквях Оахаки; Гваделупка была на роли второй скрипки в Оахаке.

По мнению Лупе, Эсперансу, каковы бы ни были ее прегрешения, убила Мария-монстр. Ясновидящая девочка считала, что неправильность религиозного мира исправится сама собой – если, и только если, прах ее грешной матери будет развеян в базилике Святой Девы Гваделупской в Мехико. Только там темнокожая Дева, la virgen morena , привлекала к своему святилищу целые автобусы паломников. Лупе очень хотелось увидеть Часовню Колодца, где на смертном одре в стеклянном саркофаге покоилась Дева Гваделупская.

Несмотря на хромоту, Хуан Диего с нетерпением ждал долгого восхождения по бесконечной лестнице, ведущей к Эль-Серрито-де-лас-Росас (El Cerrito de las Rosas), храму, где Деву Гваделупскую не прятали в боковой алтарь. Она возвышалась перед священным Эль-Серрито – «Маленьким холмом». (Лупе, вместо того чтобы говорить «Эль-Серрито», любила называть это место «Храмом роз»; она говорила, что это звучит более свято, чем «Маленький холм».) Либо там, либо на смертном одре темнокожей Девы Марии в Часовне Колодца дети свалки разбросают пепел, который они хранили в банке из-под кофе, найденной Риверой на basurero .

Содержимое банки из-под кофе не пахло Эсперансой. Запах был неопределенный. Флор понюхала пепел и сказала, что это не запах доброго гринго.

– Пахнет кофе, – сказал Эдвард Боншоу, понюхав банку.

Чем бы ни пахло от пепла, собак в палатке труппы это не интересовало. Может быть, там был лекарственный запах; Эстрелла сказала: все, что пахнет лекарствами, отпугивает собак. Возможно, источником неопознанного запаха был нос Девы Марии.

– Это определенно не Грязно-Белый, – единственное, что говорила Лупе о запахе; она нюхала пепел в кофейной банке каждый вечер перед сном.

Хуан Диего никогда не мог читать ее мысли – он даже и не пытался. Возможно, Лупе нравилось нюхать содержимое банки из-под кофе, потому что она знала, что они скоро развеют пепел, и ей хотелось вспоминать этот запах после того, как пепел исчезнет.

Незадолго до того, как «Дива-цирк» отправился в Мехико – в долгое путешествие, особенно для каравана грузовиков и автобусов, – Лупе принесла банку из-под кофе на званый обед, на который они были приглашены, в дом доктора Варгаса в Оахаке. Лупе сказала Хуану Диего, что ей нужно «научное мнение» о запахе пепла.

– Но это же званый обед, Лупе, – сказал Хуан Диего.

Это был первый званый обед, на который пригласили детей свалки; по всей вероятности, они знали, что приглашение не было идеей Варгаса.

Брат Пепе обсудил с Варгасом то, что Пепе называл «испытанием души» Эдварда Боншоу. Доктор Варгас не считал, что Флор одарила айовца духовным кризисом. По сути, Варгас оскорбил Флор, предположив, что в отношениях сеньора Эдуардо с проституткой-трансвеститом причина для беспокойства – лишь медицинский аспект.

Доктор Варгас имел в виду болезни, передающиеся половым путем; он имел в виду число партнеров у проститутки, а также возможность что-то подхватить от одного из них. Для Варгаса не имело значения, что у Флор есть пенис или что у Эдварда Боншоу тоже есть пенис – или что из-за этого айовцу придется отказаться от надежды стать священником.

То, что Эдвард Боншоу нарушил обет безбрачия, тоже не имело значения для доктора Варгаса.

– Я просто не хочу, чтобы ваш член отвалился, или позеленел, или еще что-то подобное, – сказал Варгас айовцу.

Вот что оскорбило Флор и почему она не пришла на званый обед в «Каса-Варгас».

В Оахаке любой, кто имел зуб на Варгаса, называл его дом «Каса-Варгас». Это были те, кто не любил его за семейное богатство или находил неэтичным переезжать в особняк родителей после того, как они погибли в авиакатастрофе. (К этому времени все в Оахаке знали, что Варгас должен был находиться на том самолете.) И среди людей, которые мусолили тему «Каса-Варгас», были те, кого оскорбляла бесцеремонность, которую иногда мог проявить Варгас. Он использовал науку как дубинку; он был склонен оглушать вас сугубо медицинскими подробностями – подобно тому как он низвел историю с Флор до потенциальной болезни, передающейся половым путем.