Джон Ирвинг - Дорога тайн

Что ж, это был Варгас – именно такой и никакой больше. Брат Пепе хорошо его знал. Пепе полагал, что Варгас циничен во всем. Пепе считал, что дети свалки и Эдвард Боншоу могут извлечь выгоду из цинизма Варгаса. Вот почему Пепе уговорил Варгаса пригласить айовца и детей свалки на званый обед.

Пепе знал и других схоластов, нарушивших свои обеты. На пути к священству не обходилось без сомнений и отступлений. Когда самые рьяные ученики бросали учебу, эмоциональные и психологические аспекты «переориентации», как полагал Пепе, могли быть жестокими.

Без сомнения, Эдвард Боншоу задавался вопросом, гей он или нет или просто влюблен в особу, у которой случайно оказались грудь и пенис. Без сомнения, сеньор Эдуардо спрашивал себя: разве геи в своем большинстве не считаются малопривлекательными для трансвеститов? Однако Эдвард Боншоу знал, что некоторые геи все же привлекательны для трансов. Но не делало ли это его сексуальным меньшинством в данном меньшинстве? – возможно, спрашивал себя сеньор Эдуардо.

Брата Пепе не волновали эти различия внутри различий. Пепе был преисполнен любви. Пепе понимал, что сексуальная ориентация айовца была абсолютно личным делом самого Эдварда Боншоу.

У брата Пепе не было проблем ни с сеньором Эдуардо, ни с запоздалым открытием айовца его гомосексуального «я» (если именно это имело место), ни с отказом американца от намерения стать священником; Пепе не смущало, что Эдвард Боншоу смертельно влюбился в транса с пенисом. И Пепе не испытывал неприязни к Флор, но он испытывал тревогу в отношении этой проститутки – не обязательно из-за возможных инфекций, передающихся половым путем, как это называл Варгас. Пепе знал, что у Флор всегда были неприятности; она жила в окружении неприятностей (не все можно было свалить на Хьюстон), в то время как Эдвард Боншоу почти благодушествовал. Что двум таким персонам делать вместе в Айове? По мнению Пепе, Флор была слишком далеко от сеньора Эдуардо – мир Флор не имел границ.

Что касается Флор – кто знает, о чем она думала?

– По-моему, ты очень хороший, человек-попугай, – сказала Флор айовцу. – Жаль, что я не встретилась с тобой, когда была ребенком. Мы могли бы помочь друг другу не вляпаться в какое-нибудь дерьмо.

Да, брат Пепе согласился бы с этим. Но теперь не было ли слишком поздно для них обоих? Что касается доктора Варгаса – а именно того, что он «оскорбил» Флор, – то это Пепе мог спровоцировать Варгаса. Однако никакая литания насчет болезней, передаваемых половым путем, не могла отпугнуть Эдварда Боншоу; сексуальное влечение не подвластно строгой науке.

Брат Пепе возлагал большие надежды на то, что скептицизм Варгаса в отношении Хуана Диего и Лупе оправдает себя. Дети свалки разочаровались в «La Maravilla» – по крайней мере, Лупе. Доктор Варгас, как и брат Пепе, имел весьма смутное представление о чтении мыслей львов. Варгас осматривал нескольких молодых акробаток; они были его пациентками как до, так и после того, как Игнасио пользовал их. Исполнительница номера «Небесная прогулка» – сама Дива цирка – играла со смертью. (Никто не выживал при падении с восьмидесяти футов без сетки.) Доктор Варгас знал, что девушки-акробатки, которые занимались сексом с Игнасио, хотели бы умереть.

И Варгас признался Пепе, как бы оправдываясь, что сначала подумал, будто цирк – хорошая перспектива для этих детей свалки, поскольку полагал, что у Лупе, читающей мысли, не будет контакта с Игнасио. (Она не станет одной из акробаток Игнасио.) Теперь же Варгас передумал; ему не нравилось, что Лупе будет заниматься чтением мыслей львов, поскольку это и свяжет тринадцатилетнюю девочку с Игнасио.

Пепе рассмотрел весь набор перспектив, какие ожидали детей свалки в цирке. Брат Пепе хотел, чтобы брат и сестра вернулись в «Дом потерянных детей», где они, по крайней мере, будут в безопасности. Варгас поддержал Пепе в отношении перспектив Хуана Диего как небоходца. Какое имеет значение, что на хромой ноге ступня намертво закреплена в идеальном для «Небесной прогулки» положении? Хуан Диего не был акробатом; здоровая нога мальчика оказывалась помехой.

Он тренировался в палатке акробатической труппы. Здоровая нога выскальзывала из веревочных петель лестницы – несколько раз он падал. А это была всего лишь тренировочная палатка.

Наконец, были еще и ожидания детей свалки, связанные с Мехико. Паломничество Хуана Диего и Лупе в базилику беспокоило Пепе, который сам был родом из Мехико. Пепе знал, каково это – впервые увидеть усыпальницу Девы Гваделупской, и знал, что эти дети свалки бывают привередливы, им трудно угодить, когда дело доходит до публичного выражения религиозных чувств. Пепе считал, что у этих ребят есть своя религия, и это казалось ему чем-то личным и непостижимым.

Дом «Niños Perdidos» не разрешит Эдварду Боншоу и брату Пепе сопровождать детей свалки в поездке в Мехико; невозможно было отпустить одновременно двух лучших учителей. А сеньору Эдуардо ничуть не меньше, чем детям, хотелось увидеть саркофаг Девы Гваделупской. Пепе считал, что айовец, как и дети свалки, был, скорее всего, ошеломлен и возмущен эксцессами в базилике Святой Девы Гваделупской. (Толпы, стекавшиеся к святилищу Гваделупской Девы субботним утром, могли грубо попрать чьи угодно личные верования.)

Варгасу была знакома эта сцена – безмозглые, обезумевшие молящиеся были воплощением всего, что он ненавидел. Но Пепе ошибался, полагая, что доктор Варгас (или кто-то другой) сможет подготовить детей свалки и Эдварда Боншоу к толпам паломников, направляющихся к базилике Святой Девы Гваделупской по Дороге тайн – «Дороге несчастий» [44](Пепе слышал, что именно так называл ее доктор Варгас на своем грубоватом английском). Зрелище было такое, что los niños de la basura и миссионер должны были пережить это сами.

Кстати, о зрелище: званый обед в «Каса-Варгас» был настоящим зрелищем. Статуи испанских конкистадоров в натуральную величину, стоявшие у подножия и наверху парадной лестницы (и в холле), были более устрашающими, чем религиозные секс-куклы и другие статуи, выставленные на продажу в магазине Дев на Индепенденсиа.

Грозные испанские солдаты выглядели очень реалистично: они стояли на страже на двух этажах дома Варгаса, как армия завоевателей. Варгас ничего не трогал в родительском доме. Он провел свою юность в войне с религиозными и политическими взглядами своих родителей, но оставил нетронутыми их картины, статуи и семейные фотографии.

Варгас был социалистом и атеистом; фактически он оказывал медицинские услуги самым нуждающимся. Но дом, в котором он жил, был напоминанием об отвергнутых им ценностях его родителей, с которыми он не ладил. «Каса-Варгас» был домом, где умершие родители Варгаса не столько почитались, сколько подвергались насмешке; их осуждаемая Варгасом культура была выставлена напоказ, дабы вызывать скорее чувство иронии, нежели гордости, – по крайней мере, так казалось Пепе.