Сергей Сеньчуков - Поп на мерсе [Забавные и поучительные истории священника-реаниматолога]

Катя уснула быстро. На мониторе шел уже полный поперек с частотой 50. Для взрослого – ничего страшного, а для шестилетки жизненно опасно. Ставлю левый подключичник, завожу стилет, вынимаю катетер, вставляю интродюссер. Частота 40, давление 50/0.

– Алупент! Полкуба!

На алупент реагирует. Разогнали до 60. И давление уже 80/40.

Начинаю ввинчивать электрод. Как хорошо было в НИИ трансплантологии учиться. Под ЭОПом (электронно-оптический преобразователь. – Прим. ред.) все видно. А тут вслепую, по монитору.

Вот они, залповые экстрасистолы. Зацепили. Срочно цепляю «землю», подключаю к стимулятору, навязываю ритм. Ура! Монитор радостно пикает, видны спайк-волны с навязанными комплексами. Давление хорошее. Можно передохнуть.

Нет, надо ж все-таки ЭКГ глянуть. И отделенческие, и свою снять. Посмотрел. Вроде ишемии нет, но надо, чтоб узист Андрей посмотрел на предмет гипокинезов. Но я уже не нужен для этого. Яичница стынет. Да и водка ждет.

Катя выжила. Когда ее перевели в отделение, она прислала нам рисунки. Узист Андрей выглядел как глиста с телевизором (он был высокий и худой), Ритка – как веселый колобок с бутылками, а я был изображен в виде бородатого солнышка с двумя проводками. Картинка долго висела у меня дома, но потом истрепалась и была сокрыта где-то в недрах чемоданов. Стимуляторов я поставил в жизни много, но именно этот случай навсегда запомнился.

(из воспоминаний о старой скорой)

Тут Ирина Единарова написала про старушку, и мне вспомнилась история, произошедшая много лет назад.

Итак, дело было то ли в конце 90-х, то ли в начале 2000-х, когда на «скорой» можно было крутить любые дела – и правые, и левые. И вот позвонила мне моя подруга Ирка, гинеколог одной из московских больниц, и попросила помочь коллеге госпитализировать маму.

Ну как коллеге не помочь! Однако когда эта коллега позвонила, то выяснилось, что задача вовсе не так проста, как представлялось сначала. Маму надо было госпитализировать в психиатрический стационар. При этом мама на учете не состояла, к психиатру никогда не обращалась. Причиной же такого обращения дочери служило явно неадекватное поведение старушки, которая тащила мусор в комнату, отказывалась мыться, была агрессивна к дочери и зятю (с которыми проживала) и при этом, как водится, забывала выключить газ.

Дочь сообщила, что мама всю жизнь проработала в одном из специальных строительных министерств, бывшем изначально главком НКВД, начинала там еще в 30-е и всю жизнь была очень подозрительна. Доработала она в должности начальника управления до 80 с лишним лет, последние годы уже мало что понимала и не удерживала мочу, однако ее не увольняли – она была легендой министерства, а министр и вся верхушка были ее учениками.

Отправить на пенсию старушку удалось только когда она стала теряться в метро (великовозрастная коммунистка отказывалась от служебного автомобиля), кроме того, ей сказали, что здание продали, а министерство перевели на окраину. На пенсии она стала конфликтовать со всеми окружающими, собирать мусор и плутать по улицам. Лечиться она, естественно, не хотела.

Выяснив, что единственная жалоба у нее на больную ногу, я придумал план. Задачей дочери было объяснить маме, что ногу надо лечить в условиях больницы, мы же должны были приехать и доставить бабушку в психосоматическое отделение, где бы ее полечили немного, а потом отправили в психбольницу. Обычная скорая в психбольницы не возит, а вот в первичное сосудистое отделение (ПСО) в те годы возила.

Я договорился со знакомым заведующим ПСО одного из крупнейших стационаров, что бабушку он положит. Но он попросил, чтобы сначала старушку посмотрел хоть какой-нибудь психиатр. Психиатр знакомый у меня был (точнее, была), и в качестве коллеги она навестила семью и посмотрела больную. Вердикт был неутешительным – глубокая деменция с кучей осложнений.

В назначенный день мы приехали за больной. Однако вместо дементной старухи ко мне выплыла старая дама в бархатном халате, безукоризненно по-старомодному вежливая, прекрасно поддерживающая любую беседу.

Я посмотрел на дочь. Было видно, что та сама ничего не понимает. Да и психиатру я доверял на 200 %.

Осмотрев ногу, я заключил, что надо ехать в больницу. Однако дама отказалась, заявив:

– Понимаете, Сергей Валентинович, я тут подумала, я старый человек, вылечиться уже не вылечусь, а в больнице мне будет тяжело, я там даже сама помыться не смогу. Поэтому я не поеду. А сейчас – она победно посмотрела на дочь – я, с вашего позволения, отправлюсь в ванную. И отправилась.

Дочь была в ужасе: «Мы ее силком затаскивали, из душа омывали, а она кусалась. Впервые за много лет она пошла в ванную сама!»

Нам оставалось только откланяться. Потом я звонил дочери. Мама осталась столь же подозрительной и суровой, однако стала мыться, дала убрать комнату и даже как-то собралась и стала закрывать газ. Умерла она через пару лет вполне спокойно.

Мы дружно решили, что в ее проблемах была виновата сенсорная депривация (частичное или полное лишение органов чувств внешнего воздействия. – Прим. ред.), а визит нескольких человек за пару дней выбил ее. Но в целом это, конечно, ничего не объясняет.

Дело было в начале 2000-х. Мы сидели с Татьяной в ординаторской отделения нейрореанимации и вели беседу. Таня – моя коллега, реаниматолог, эффектная брюнетка 45 лет. Можно даже сказать, красивая, но слово «эффектная» характеризовало ее лучше. «А сама-то величава, выступает будто пава» – это про нее.

Тема нашей беседы была вполне прозаическая – деньги. Лавэ, бабки, тугрики… в общем, деньги, получаемые сверх зарплаты. Я, как старый скоропомощник, отстаивал идею, что получение этих самых тугриков зависит в первую очередь от имиджа доктора. Татьяна мне не верила и возражала:

– Никак это от имиджа не зависит! Тебе дают, а мне – нет. Потому что ты мужик, а я женщина.

Я демонически захохотал.

– Я знаю массу женщин, которым дают денег гораздо больше, чем мне. И не за то, о чем ты подумала, а исключительно за работу. У нас на подстанции одна фельдшерица с мешками денег со смены уходит, не вымогая. Имидж такой. Разговаривать умеет.