Энтони Готтлиб - Мечта о Просвещении [Рассвет философии Нового времени]

Этот философский «оптимизм» выражает более радикальный смысл, чем то, что обычно подразумевают под этим словом. В наши дни оптимист — это просто человек, считающий, что мир склоняется скорее в сторону хорошего, нежели дурного, или что он находится в процессе улучшения. Речь не идет о том, как это доказывал Лейбниц, что лучше не бывает. Существует также более мягкая форма оптимизма, которая касается скорее мироощущения или темперамента, чем убеждений, и иллюстрируется «Поллианной», американской детской книгой начала XX в. Поллианне нравилось играть в игру, цель которой состояла в том, чтобы «все время радоваться» [88] Портер Э. Поллианна. Глава 5. Пер. А. Устиновой, А. Иванова. . Теоретически кто-то может быть довольно пессимистичным, оставаясь при этом Поллианной. Кто-то может считать, что мир в целом плох и ситуация становится все хуже, но обнаруживать тем не менее склонность к игре в радость, делающей жизнь более терпимой. Пессимистичный поллианнизм характерен для еврейского юмора.

Вольтеров доктор Панглосс был и чем-то вроде Поллианны и оптимистом в духе Лейбница. До тех пор пока его несчастья в конце концов не утомили его, он был склонен смотреть только на светлые стороны вещей. Одним из талантов, которые ему при этом помогали, был его дар придумывать обоснования скрытых преимуществ явных бедствий. Например, заразившись сифилисом, Панглосс рассуждал, что если бы Христофор Колумб не принес болезнь в Европу из Нового Света, то у европейцев не было бы и шоколада [89] Вольтер. «Кандид», гл. 4. . Панглосс к тому же искажал учение Лейбница о том, что мир лишь в целом является наилучшим из возможных и превращал его в абсурдную идею, что каждая конкретная вещь, с которой он сталкивается, есть наилучшая из всех возможных вещей такого рода. Так, рассказывая о своем бывшем работодателе, бароне Тундер-тен-Тронке, Панглосс сказал, что «замок владетельного барона — прекраснейший из возможных замков, а госпожа баронесса — лучшая из возможных баронесс» [90] Там же. С. 136. .

«Кандид», конечно, является скорее памфлетом, чем философским трактатом. Вольтер иногда пробовал силы в абстрактной аргументации, но не был в ней особенно хорош, и среди философов принято считать, что «Кандид» — не более чем пародия. В нем подрываются некоторые грубые версии философского оптимизма, но не опровергаются собственные осторожные заявления Лейбница. Как мы увидим при более пристальном рассмотрении, Вольтеру действительно удалось выявить роковые недостатки в позиции Лейбница, даже если он всего лишь подшучивал над ними.

В начале своей «Теодицеи» Лейбниц так резюмировал христианскую историю грехопадения человека и его последствий:

Он подверг человека испытанию, зная, что это приведет его к падению, так что человек станет причиной бесчисленного множества страшных зол… таким образом будут введены смерть и болезни с тысячами других несчастий и бедствий… злоба будет даже владычествовать на земле, а добродетель будет угнетена… [91] Лейбниц Г. В. Опыты теодицеи о благости божией // Там же. С. 132.

Более того, «дело представляется еще хуже, когда подумают о будущей жизни, потому что только небольшое число людей спасется в этой жизни, а все остальные навеки погибнут». Среди тех, кто будет страдать вечно, есть бесчисленные несчастные, которые никогда не слышали об Иисусе. Это, отмечает Лейбниц, относится к числу «затруднений» [92] Там же. С. 133. , с которыми сталкивается христианская вера. И все же он уверен, что сможет «отвратить людей от ложных идей, представляющих им Бога абсолютным монархом, пользующимся деспотической властью, мало внушающим любовь и мало достойным любви» [93] Там же. С. 134. .

Первый шаг Лейбница — установление сущности и природы Бога, что он и делает в одном компактном абзаце. Все вещи, с которыми мы сталкиваемся, случайны, то есть они могли и не существовать. Так как же они появились? По мнению Лейбница, единственный удовлетворительный ответ подразумевает наличие другой сущности, отдельной от мира, «имеющей в себе основание своего бытия» [94] Там же. С. 134. . Эта вещь должна быть разумной, потому что творение могло разворачиваться всеми возможными способами, но очевидно, что нечто выбрало один из них. И для того, чтобы выбрать и создать все, эта разумная причина должна быть «абсолютно совершенной по могуществу, мудрости и благости» [95] Там же. С. 135. , хотя рассуждения Лейбница по этому последнему пункту довольно туманны.

Доказав себе, что должен существовать совершенно благой и могущественный Бог, Лейбниц утверждал, что Он «не может не избрать наилучшего» [96] Там же. , решая, какой мир создать. Ибо, если бы Бог избрал мир второго сорта или любой другой мир, то из этого следовало бы, что Он мог поступить и лучше, что противоречит идее Его совершенства. По словам Лейбница, в мире, который в целом является лучшим, вполне может быть много зла, потому что «мы знаем также, что зло часто служит причиной добра, которого не было бы без этого зла» [97] Там же. С. 136. . Таким образом, мир, столь несчастный, сколь несчастен наш, теоретически может быть лучше любого другого. И для Лейбница это действительно так:

Справедливо то, что можно вообразить себе возможные миры, где нет греха и несчастий… эти миры в отношении блага будут гораздо ниже нашего. Я не могу показать вам этого в деталях, потому что могу ли я знать и могу ли я представить бесконечное число миров и сравнить их друг с другом? [98] Там же.

Как писал Лейбниц, «следует помнить, что вследствие греха мы стяжали самого Иисуса Христа» [99] Там же. С. 137. . Если бы наши умы были достаточно вместительны, чтобы охватить все взаимосвязи универсума, который «в своей совокупности есть как бы океан» [100] Там же. С. 136. , мы бы увидели, что все плохие вещи необходимы для того, чтобы получить некое большее благо, так же как существование греха было необходимо для пришествия Иисуса. Лейбниц, очевидно, предполагал, что мир с грехом и Иисусом лучше, чем мир без них. Таким образом, хотя мы не можем сами объяснить, почему каждая катастрофа и каждый последний момент страдания необходимы для общего блага, мы знаем, что такие объяснения должны быть, поскольку в противном случае Бог поступил бы иначе. Таким образом, в конечном счете Бог заслуживает любви, поскольку Он сделал наилучшее из того, что можно было сделать. Стоит заметить, что этот аргумент Лейбница должен быть применим, даже если бы жизнь была гораздо неприятнее, чем она есть. Например, если бы каждое существо во Вселенной было замучено до смерти после короткого и неизбывно мучительного существования, Лейбниц все равно был бы вынужден утверждать, что тому есть какая-то Божественная причина.