Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

Чтобы я могла хоть как-то пережить ночь, мисс Джонсон принесла складной стул и одеяло. Она пообещала сварить мне горячего кофе и оставить дверь приоткрытой, чтобы запустить немного воздуха. «Мне очень больно видеть всех вас в этой ужасной дыре. Но я почти никому не могу помочь: женщины не умеют держать язык за зубами. А ты не такая, я знаю».

В пять утра моя подруга забрала стул с одеялом и закрыла дверь. Но подвал больше не угнетал меня. Человечность мисс Джонсон осветила тьму.

Внезапно за мной пришли и отправили обратно в больницу; оказалось, что уже полдень. Я занялась привычной работой. Уже потом я узнала, что доктор Уайт потерял меня, а узнав, что меня наказали, потребовал отменить заточение.

В первый месяц заключения в тюрьме свидания запрещались. Теперь же ко мне мог прийти Эд, и я одновременно ждала этого момента и страшилась его: в памяти вставала та ужасная встреча с Сашей. Но в Блэквелл-Айленд всё оказалось по-другому. Вместе с другими заключёнными меня привели в комнату, где нас ожидали родственники и друзья. Охранников не было, и все женщины так радовались своим посетителям, что на нас с Эдом никто не обращал внимания. Но мы, стеснительно держась за руки, всё время свидания проговорили на отвлечённые темы.

Следующая наша встреча состоялась в больнице во время дежурства мисс Джонсон. Она отгородила нас ширмой от пациенток и следила, чтобы нам никто не помешал. Эд обнял меня. Я вновь ощутила неописуемое блаженство: теплота его тела, биение его сердца, родные губы… Эд ушёл, а меня всё не оставляло страстное желание близости. Днём мне удалось подавить его, но ночью контроль покинул меня. Наконец я заснула, но во сне видела лишь пьянящие ночи с любимым. Это испытание оказалось слишком мучительным, и я была рада, когда в следующий раз Эд привёл ко мне Федю и ещё нескольких друзей.

Однажды Эд пришёл вместе с Вольтариной де Клер. Нью-йорк­ские товарищи пригласили её выступить на митинге в мою поддержку. Я обрадовалась новой возможности сблизиться с ней, ведь во время моего визита в Филадельфию Вольтарина из-за болезни не могла говорить. Мы общались о самом сокровенном: о Саше, анархистском движении… Вольтарина обещала помочь в освобождении Саши, когда закончится мой срок, а пока — писать ему. Эд тоже переписывался с ним.

Моих посетителей всегда пропускали в больницу, поэтому меня удивило, когда однажды для свидания меня вызвали в кабинет смотрителя. Пришёл Джон Суинтон с женой. Он был известной персоной: работал с аболиционистами, участвовал в Гражданской войне, занимал должность главного редактора в нью-йоркской газете Sun, ходатайствовал за европейских беженцев… Суинтон дружил со многими молодыми литераторами, давал им дельные советы и первым стал защищать поэта Уолта Уитмена от нападок пуристов. Помимо всего этого он был весьма красивым и статным мужчиной.

Джон Суинтон

Суинтон тепло поприветствовал меня и добавил, что только что рассказывал смотрителю Пиллсбери, как он сам во время борьбы против рабства произносил ещё более яростные, чем моя на Юнион-сквер, речи. И его не арестовали. Джон сказал смотрителю, что ему должно быть стыдно удерживать «такую девчонку» взаперти. «И что, вы думаете, он мне ответил? У него нет выбора — он лишь делает свою работу! Так говорят только слабаки и трусы, которые любят перекладывать вину на других». И тут смотритель подошёл к нам. Он начал уверять Суинтона, что я образцовая заключённая, за короткое время овладела профессией медсестры, прекрасно справляюсь с работой… какая жалость, что мне дали не пять лет! «Да вы щедрый малый, — рассмеялся Суинтон. — Может, возьмёте её на работу после освобождения?» «Да, с удовольствием», — ответил Пиллсбери. «Значит, вы чёртов глупец. Будто не знаете, что Эмма ненавидит тюрьмы? К гадалке не ходи — она всем здесь поможет сбежать, и что тогда сделают с вами?» Бедняга смотритель смутился, но всё же поддержал шутливый тон беседы. Перед уходом Суинтон ещё раз обратился к смотрителю с наказом: «Хорошо заботьтесь о моей маленькой подруге — иначе вам несдобровать».

Визит Суинтонов кардинальным образом поменял отношение главной надзирательницы ко мне — смотритель и до него вёл себя весьма достойно. Она начала засыпать меня подачками: посылала еду со своего стола, фрукты, кофе, разрешила гулять по острову. Я отказалась от всего, кроме прогулок: впервые за полгода мне выпала возможность выйти на улицу, вдохнуть весенний воздух не сквозь железные решётки.

В марте 1894 года к нам прибыла большая партия женщин. Почти все они были проститутками, арестованными во время недавних рейдов, — город благословили на крестовый поход против аморального поведения. Комитет Лексова56 во главе с преподобным доктором Паркхурстом собирался поганой метлой выгнать из Нью-Йорка пугающее бедствие. Мужчин, пойманных в публичных домах, отпускали, а женщин арестовывали и отправляли на Блэквелл-Айленд.

Большинство этих несчастных поступили к нам в плачевном состоянии: их резко отлучили от наркотиков, которые почти все они употребляли регулярно. От вида их страданий разрывалось сердце: с непонятно откуда бравшейся силой эти хрупкие создания выламывали решётки, ругались, требовали сигарет и наркотиков, а потом сваливались в изнеможении на пол и жалобно стонали всю ночь напролёт.

Я тоже страдала без сигарет. В обычной жизни я курила уже много лет — иногда по сорок раз на дню, — не считая десяти недель недавней болезни. Когда у нас было туго с деньгами и приходилось выбирать, купить хлеба или сигарет — мы обычно выбирали последнее, потому что просто не могли долго обходиться без курения. В тюрьме мне пришлось расстаться со своей блаженной привычкой, и я испытывала ужасные страдания. Ночи в камере стало переносить вдвойне тяжелее. Единственным способом добыть табак в тюрьме была взятка. Я знала, что если попрошу принести заключённого сигарет, а его поймают, то наказания моему помощнику будет не избежать. Я не могла толкать других на риск. Разрешался нюхательный табак, но у меня не вышло пристраститься к нему. Оставалось только смириться — сила воли, какая-никакая, у меня всё же была, и я глушила свою страсть запойным чтением.

Новоприбывшие же не могли держать себя в руках. Они разузнали, что я заведую аптечкой, и начали преследовать, предлагая деньги или давя на жалость, что было ещё невыносимее. «Всего одну дозу, ради Бога!» Мне было противно христианское лицемерие, из-за которого мужчины оставались на свободе, а женщины, удовлетворившие сексуальные потребности мужчин, сидели в тюрьме. Жестоко было и так резко отлучать несчастных от наркотиков, которые они употребляли годами. Я бы с радостью дала им вожделенные препараты, невзирая на любое наказание, но просто не могла подвести доктора Уайта: он доверил мне эти лекарства, был добр ко мне и безмерно щедр. Многие недели я страдала от криков женщин, но свои обязанности исполняла неукоснительно.