Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

И Миллер, и Стоун проявляли большой интерес к моей борьбе и планам на будущее. Когда меня спросили о последних, я рассказала о том, что сделала кроме работы ради своего идеала. Герман спросил, не хочу ли я обезопасить себя материально, например, получить профессию. Я ответила, что всегда хотела изучать медицину, но на это никогда не хватало моих средств. Я была просто ошеломлена неожиданным предложением Германа оплатить мне учёбу. Стоун тоже хотел разделить расходы. Но оба считали, что будет непрактично отдать мне всю сумму сразу. «Я понимаю, что вокруг тебя всегда много людей, которым нужна помощь; ты однозначно потратишь эти деньги», — сказал Герман. Они договорились выделять мне по сорок долларов в месяц в течение пяти лет. В тот же день Герман в сопровождении Джулии Рюдебуш отвёл меня в лучший магазин Детройта, «чтобы снарядить Эмму для её поездки». Среди многочисленных вещей, которые я очень полюбила после этого похода по магазинам, был красивый синий плащ из шотландской ткани. Карл Стоун подарил мне золотые часы. Они были в виде двустворчатой ракушки, и я спросила, почему он выбрал такую странную форму. «В знак таланта, который у тебя есть, хотя он столь редкий для твоего пола: способность держать язык за зубами», — сказал он. «Вот это настоящий комплимент от мужчины!» — парировала я к веселью остальных.

Прежде чем я уехала из Детройта от своих дорогих друзей, Герман скромно и ненавязчиво положил мне в руку конверт. «Любовное письмо, — сказал он. — Прочитаешь в поезде». В «любовном письме» лежали пятьсот долларов и записка: «Это тебе на проезд, дорогая Эмма, и чтобы освободить тебя от забот до нашей встречи в Париже».

Последняя надежда на сокращение срока для Саши умерла, когда новый Совет по помилованиям отказался рассмотреть наше прошение. Ничего не оставалось, кроме отчаянной авантюры, которую Саша планировал уже долгое время, — побега. Друзья использовали все средства, чтобы отговорить его от этой идеи, пока шла кампания в его защиту, организованная Карлом, Генри, Гордоном и Гарри Келли. Поскольку возможности законного освобождения больше не было, я не могла ничего сделать, кроме как покориться желанию Саши, хотя на сердце было тревожно от этой идеи.

Ответные письма на моё сообщение, что мы приступим к его плану, показывали, какие в нём произошли замечательные изменения. Он снова оживился, был полон надежд и решительности. Он писал, что скоро пришлёт к нам друга, человека, которому можно доверять, заключённого по имени Тони. Этого человека выпустят через пару недель, и он передаст нам необходимые детали плана. «Замысел не провалится, если мои инструкции будут в точности исполнены», — писал Саша. Он объяснил, что понадобятся две вещи: надёжные товарищи, суровые и выносливые, и какие-то деньги. Он был уверен, что я найду и то, и другое.

Вскоре Тони освободился, но определённая подготовительная работа по Сашиному поручению задержала его Питтсбурге, поэтому мы не могли встретиться с ним лично. Однако я узнала, что в Сашин план входила прокладка туннеля за пределами тюрьмы и что Саша передал Тони все необходимые чертежи и измерения, чтобы мы могли исполнить задуманное. Этот замысел казался фантастическим, отчаянным проектом человека, готового поставить на кон всё, даже свою жизнь. И всё же меня увлёк этот план, так хитро придуманный и разработанный с предельной осторожностью. Я долго думала, к кому обратиться за помощью с этим предприятием. Было немало товарищей, которые пожелали бы рискнуть своей жизнью, чтобы спасти Сашу, но лишь некоторые обладали всем необходимым для такой сложной и опасной задачи. В итоге я решила обратиться к нашему норвежскому другу Эрику Мортону, которого мы прозвали Ибсен. Он был настоящим викингом душой и телом, обладал умом, отвагой и силой воли.

Ему сразу понравился план. Не раздумывая, он пообещал сделать всё, что будет нужно, и был готов начинать прямо сейчас. Я объяснила, что предстоит неизбежная заминка: нужно дождаться Тони. Что-то, очевидно, задерживало его намного дольше, чем он ожидал. Я не хотела уезжать в Европу, не убедившись, что Сашин план выполняется, и призналась Эрику, что мне вообще неловко отлучаться. «Я сойду с ума, находясь за три тысячи миль отсюда, пока Сашина судьба висит на волоске», — сказала я. Эрик понимал мои чувства, но считал, что по поводу планируемого туннеля я не могла ничем помочь. «На самом деле, твоё отсутствие может оказаться выгоднее, — доказывал он, — чем присутствие в Америке. Это поможет отвести подозрения, что что-то затевается ради Саши». Он согласился, что вопрос Сашиной безопасности после побега был предельно важен. Он, как и я, боялся, что Саша не сможет долго оставаться в стране неарестованным.

«Нужно будет как можно скорее вывезти его в Канаду или Мексику, а потом в Европу, — предположил он. — Копание туннеля займёт месяцы, и это даст тебе время приготовить ему место за границей. Там его признают политическим беженцем и не станут экстрадировать».

Я знала, что Эрик рассудительный человек, на которого можно полностью положиться. И всё же мне не нравилось уезжать, не увидев Тони, не узнав детали плана и всего, что он мог рассказать нам о Саше. Эрик сгладил мои опасения, пообещав взять на себя всё дело и начать действовать сразу, как только приедет Тони. Он был сильным человеком, умеющим убеждать, и я полностью верила в его мужество и способность успешно выполнить Сашины наставления. Кроме того, он был замечательным другом, жизнерадостным и обладающим прекрасным чувством юмора. При расставании он торжественно уверил меня, что мы скоро встретимся вместе с Сашей в Париже, чтобы отпраздновать побег.

Тони всё не объявлялся, и его отсутствие вызывало мои опасения. Невольно я думала о ненадёжности обещаний заключённых. Я помнила, что несколько женщин из Блэквелл-Айленд собирались ради меня горы свернуть после освобождения. Вскоре их всех затянуло в водоворот жизни и личных интересов, а лучшие тюремные намерения ускользнули из поля зрения. Действительно, очень редко освободившийся хочет и может выполнить все обещания, которые он дал своим сокамерникам, остающимся за решёткой. Я думала, что Тони, видимо, был таким же. Но у меня оставалось ещё несколько недель до отплытия — возможно, Тони объявится за это время.

С тех пор как я уехала из Нью-Йорка в последний тур, я не переписывалась с Эдом, но по возвращении получила от него письмо, в котором он умолял меня приехать в квартиру и жить там до отъезда в Европу. Ему была невыносима мысль, что мне придётся остановиться у чужих людей, когда у меня есть свой дом. «У тебя нет причин, чтобы не жить здесь, — писал он, — мы же друзья, и квартира, и всё, что в ней, в равной степени твоё». Сначала я намеревалась отказаться; я боялась возобновления наших прошлых отношений и внутренней борьбы. Но Эд был так настойчив в письмах, что я наконец вернулась в квартиру, которая служила мне домом столько лет. Эд был очарователен, тактичен и ни во что не вмешивался. В квартире были отдельные выходы: мы приходили или уходили через разные двери. У фирмы Эда начался горячий сезон, а моё время было полностью занято добычей денег для проекта Саши и подготовкой к поездке за границу. В редкие свободные вечера или по субботам Эд приглашал меня на ужин или в театр, потом мы шли к Юстусу. Он ни разу не вспомнил нашу прошлую жизнь. Вместо этого мы обсуждали мои планы на Европу, и он казался очень заинтересованным. Эд обрадовался, узнав, что Герман Миллер и Карл Стоун собирались оплатить мне учёбу, и пообещал заплатить за мою поездку в Европу. Он и сам планировал поехать за границу в следующем году. Его матери в последнее время нездоровилось, она старела, и ему не терпелось увидеть её как можно скорее.