Ольга Валькова - Илья (СИ)

Последние слова спокойный Добрыня произнес с отчетливым неодобрением.

"Это старая мудрость Руси, - отозвалось эхом у Ильи в голове, - не мечом ее взять".

Доставая кошель, чтобы расплатиться, Илья с улыбкой сказал: хорошо, мол, что казначейство княжеское вошло в его положение: жить надо, а жаловать его пока не за что - потрудиться для князя он не успел.

Добрыня странно как-то на это усмехнулся, пригнулся к столу.

- В одном ты прав - казначейство многое понимает, в том числе и это. Вот скажи - ты оттуда, из оврага, ну или из гнезда соловьева, - взял себе что-нибудь?

Илья даже задохнулся. Да как можно такое и помыслить-то? Добрыня протянул через стол руку, сжал его плечо и встряхнул.

- Успокойся ты. Евсеичу так же ясно, как и мне, что ты ни к чему там не притронулся. В таких вещах он на семь саженей под землю видит. А вот сам он наверняка уже отправил людей - разобрать добро в овраге: что годно - в княжескую казну. Так что прибыток князю ты уже принес, об этом не тревожься.

- А как же люди? Те, чьи кости...

- Достанут, разберут. Если кого признать как-то можно - родственникам отдадут. И всех по-людски похоронят. Ты Евсеича за нелюдь не держи - человек он неплохой, и что может - по-совести сделает, просто попечение у него такое - казна.

- А как же... Имущество в овраге - оно же чье-то.

Добрыня усмехнулся, сразу показавшись Илье намного старше его самого.

- А нет в овраге никакого имущества. Сам же слышал: на терем богатый разбойничий все пошло да на разбойничьих девок.

- Так, значит, эта сказка - про терем да богатства его?...

Добрыня громко расхохотался.

- Ну, это нет! Евсеич мудер, не поспоришь, мимо него ничто не пройдет, а вот слухов пускать не умеет, не та у него работа. Тихая. Это вот я, если понадобится, могу слух запустить, и даже целую сказку. А Евсеич - нет. Сама собой эта сказка получилась, никто здесь не старался. Просто то, что ты на дворе княжеском рассказал, людям непонятно, не по-человечески это. Страшно про такое думать, не хочется. Даже те, кто слышал тебя там, скорее в сказку поверят, чем в то, что своими ушами от тебя слышали. А что казне сказка на руку оказалась - что ж, бывает. Ладно, идем, - сказал он, вставая.

- Ты обещал показать город, - напомнил Илья.

- Так и идем, - охотно отозвался Добрыня, - заодно посмотрим, как оно сейчас - в городе.

****

- Больше Киева только Царьград, - рассказывал Добрыня, пока Илья, сняв шапку, с восторгом разглядывал храмы немыслимой красоты, - и то, может, уже и не больше. Лондон английский, которым иноземцы хвастают, в сравнение не идет.

Илье было все интересно. Он любовался храмами, но и с жадностью присматривался к тесным переулкам: а как там люди живут? Он был бы еще жадней и внимательней и к торжествующим красоте и древности, и к потаенному устройству обыденной негромкой жизни, если бы не недавний свист Соловья.

Город еще не опомнился после потрясения, в воздухе чувствовалась взбудораженность, народ собирался кучками, обсуждал. Илью узнавали; если Добрыне кланялись уважительно, как старшему по статусу, то Илье - в пояс, со значением. Старухи крестили вслед: "Спаси Бог, заступник наш!" Какой-то купец совал деньги, много денег. Илья только посмотрел на него сверху вниз своими узкими глазами - купчик испарился.

Илья только удивлялся, насколько отходчивы и незлы киевляне: никто не вспоминал, что эту дрянь в город приволок он. Он сказал об этом Добрыне.

- Ты вез пленного разбойника на расправу. Это законно и правильно, - спокойно и обстоятельно объяснил Добрыня, - Ты вез трофей в расчете на награду, - Илья помотал головой, Добрыня только отмахнулся, - такое наши кияне понимают тем более. Князь, а не ты, велел Соловью свистеть. И не тихонько себе на ушко, а так, что мужик, чинивший крышу, свалился и убился насмерть, бондарь с телегой бочек передавил пол-улицы, и неизвестно, сколько человек попрыгали в омуты. Считай, все поклоны эти - не только благодарность тебе за то, что отсек твари голову. Киев дает понять, что малость осерчал на князя.

Илья попытался вспомнить, с кем успел поговорить Добрыня после того, как он, Илья, прикончил Соловья, а Добрыня заступился за него перед князем, сказал, что он не успел бы надеть берестяную шапочку на тварь. Не смог. До того момента, как Добрыня подошел к нему во дворе, Илья вообще его не видел.

- Малость? - оказывается, последствия кошмара были даже хуже, чем Илья думал.

- Владимира любят, - усмехнулся Добрыня, - стол под ним от этого не зашатается. Но если такое будет повторяться... кто знает. Впрочем, сейчас будет не до этого, - добавил он задумчиво. - Степь шевелится. Степь шевелится так, как никогда еще не было. То, что ты видел в Чернигове, - это даже не начало, а так, примерочка.

Они вывернули из переулка на сверкнувший солнцем спуск, но не пошли по нему, а снова свернули - на зады, на тропку за огородами среди лопухов и крапивы.

- Так короче, - пояснил Добрыня. - А смотреть там нечего - одни заборы.

- Ты здешний? - не столько спросил, сколько утвердил Илья: только свой, здесь вскормленный, мог так естественно, по-свойски, ступать по булыжнику и доскам мостовых, бесознательно оглаживая на поворотах углы зданий привычной ладонью, уверенно проходить зелеными, почти деревенскими задами, тут же сворачивая прямо на шумный торг.

- Ростовский, - удивил Добрыня. - Матушка и сейчас там живет.

Он резко замолчал, и Илье захотелось взять себе, снять с Добрыни часть постоянной тоски, которую он почувствовал.

- Отец умер рано, - удивляясь себе, начал Добрыня, - а меня надо было учить наукам воинским, да и другим, я учиться любил. Матушка очень старалась, но ведь женщина. Изо всех жилочек тянулась, чтобы мне все дать, я видел, да и другие, наверно, тоже видели. А князь наш мне троюродный дядька или вроде того, родственник, в общем. Он и предложил взять меня ко двору, в отроки, и всему учить. Я согласился. Так что я в Киеве сызмальства; можно считать, что и здешний.

Мальчик, уехавший от любимой матери, потому, что ей с ним было трудно, выросший в чужом городе, ставшим родным; богатырь княжеской дружины, советник, посланник князя к чужеземным дворам, говоривший, как вскользь упомянул Добрыня, пока они гуляли, на многих иноземных языках, не переставал скучать по матери, что когда-то тянулась для него из всех жилочек, а теперь жила в забытом Ростове одна, без него.

Илья спросил что-то про Амельфу Тимофеевну, пустячок какой-то, Добрыня ответил. И еще ответил. А потом и спрашивать не надо было: рассказывал сам, много, обо всем: и шуточки матушкины любимые, и какими словами, незлыми, но смешными сгоняет она со своей любимой подушки кошку; с какой молитвой ставит в печь хлеба - всегда сама! хлеба ставит хозяйка, - и что дома обычно носит серенький привычный платочек, а вообще любит синие и зеленые, с цветами, а красных не любит, даже и не думай дарить - спасибо скажет и в сундук поглубже запрячет.