Владимир Кирсанов - 69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы

Свои кабинетные беседы с Чаадаевым юный Пушкин назвал «пророческими спорами» и адресовал ему два стихотворения: «В минуту гибели над бездной потаенной // Ты поддержал меня недремлющей рукой…» и, пожалуй, наиболее известное (хотя, что у Пушкина неизвестно?) – «любви, надежды, гордой славы // Недолго тешил нас обман…»

…Чаадаев не был борцом, не потому ли, не желая держать в руках оружия, так неожиданно вышел в отставку в 1820 году? Причиной отставки, а Петр некоторое время был на хорошем счету у Александра I, послужили некоторые дамские черты характера Чаадаева. «Гусар и доктор философии в отношении к наряду был вместе с тем и совершенная кокетка: по часам просиживал за туалетом, чистил рот, ногти, протирался, мылся, холился, прыскался духами» (Вигель). Предавался этому ежедневно и однажды опоздал с каким-то важным донесением к Императору.

Выйдя в отставку, Чаадаев отправляется в европейское путешествие, в котором ведет дневник. Эти тетради до сих пор «пугают» его немногочисленных биографов. В них «духовное так тесно переплетено с патологическим, что мудрено решить, кто имеет больше прав на него: психиатр или историк-психолог». Самые интимные части дневника, пересыпанные загадочными знаками, словами и буквами на разных языках, инициалами, так и остались нерасшифрованными.

За границей Чаадаев провел около четырех лет и в июне 1826 года наконец отправился домой, чувствуя вину за тревогу тетки и брата.

Заграничное «лечение» не принесло Чаадаеву никакой пользы. У него открылся ревматизм, болезнь желудка. К тому же после въезда в Россию его немедленно задержали, и ему пришлось отвечать на допросе о связях с декабристами – ведь со многими из которых он переписывался, находясь за границей.

Некоторое время по возвращении из-за границы Чаадаев жил в Москве нелюдимо, ни с кем не встречался, а во время прогулок по бульварам демонстративно надвигал на брови шляпу и ретировался при виде знакомых. Это были четыре года мрачного затворничества (1826-1830), в конце которого в припадках сумасшествия он написал первое «Философическое письмо», посягая на свою жизнь … А более на историю России и ее действительность, которые казались ему полными мрака, несправедливости и будничной грязи.

Суть «Философических писем» Чаадаева – «Россия, как она есть равна нулю…»

В конце 1833 года Петр Яковлевич переехал на квартиру, где прожил до конца своей жизни. Это был небольшой флигель огромного дома его знакомых Левашовых на Новой Басманной. Жизнь Чаадаева проходила довольно однообразно. Находясь в гостях или Английском клубе, он ровно в четверть одиннадцатого откланивался, чтобы ехать домой. В свете Петр Яковлевич был окружен исключительно женщинами – они внимательно слушали его обзоры публикаций в свежей иностранной прессе, которую он в большом количестве выписывал из-за границы. Из приятелей часто наведывался к «по-старому шутившему» старику Ивану Ивановичу Дмитриеву, собиравшему вокруг себя красивых юношей. Накануне публикации «Философического письма» Петру Яковлевичу было около сорока. Он был холост, не собирался жениться. Лицо его «нежное, бледное, как бы из мрамора, без усов и бороды, с голым черепом, с иронической улыбкой на тонких губах» украшало московские салоны и гостиные аристократических домов.

Известно, что первое письмо адресовано Екатерине Дмитриевне Пановой, Чаадаев познакомился с ней в 1827 году в подмосковном имении тетки. Это был ответ на реальную корреспонденцию Пановой – Чаадаев писал ей довольно долго, но писем отправить так и не решился.

Панова была единственной женщиной, в доме которой он изредка бывал. Приятельница Чаадаева окажется, по мнению властей, «безнравственной женщиной», к тому же с лесбийскими наклонностями – она пыталась избавиться от них, обращаясь к религии. Первое (всего их, вероятно, было восемь) «Философическое письмо» как раз и было попыткой ответа на вопрос Пановой, почему обращение к религии принесло ей не просветление, а грусть и переживания, «почти угрызения совести».

По словам пушкинского приятеля Соболевского, Панова «была гадкая собою, глупая… и страшная блядь»: «Я до сих пор не могу понять, как мог Чаадаев компрометироваться письмом к ней и даже признаваться в знакомстве с нею». В конце 1836 года Губернское правление, проводившее разбирательство по поводу появления «Философического письма» в печати, признает Екатерину Панову ненормальною. Ее поместят в психиатрическую лечебницу по ходатайству мужа, недовольного «бесстыдным» поведением супруги, с которой он прожил в бездетном браке пятнадцать лет.

Скандал, вызванный публикацией «Философического письма», явился для Чаадаева полной неожиданностью. Тем более что ранние фрагменты его другого эпистолярного сочинения об архитектуре появлялись в 11 номере «Телескопа» за 1832 год. Действительно, Чаадаев поначалу пытался опубликовать письма в нескольких изданиях или на французском языке, но потом оставил эту затею. Редактор «Телескопа» Надеждин сообщил Чаадаеву о выходе русского перевода «…письма» в 15 номере «Телескопа» за 1836 года, когда тираж уже был почти отпечатан.

Почин гонений на Чаадаева принадлежал другому гомосексуалу – графу Сергею Уварову. Тот смог отомстить своему сопернику, который в начале 1830-х неожиданно стал порываться возвратиться на государеву службу из-за финансовых затруднений (это же на что можно было пустить миллион золотом, оставленный родителями) – все имения были перезаложены неоднократно и наконец пущены с торгов. Государь предложил Чаадаеву место в министерстве финансов, но он просил другой должности, размышляя о плохом устройстве образования в России.

В итоге на докладной записке о статье «Философические письма» в журнале «Телескоп», поданной министром просвещения Уваровым, на чьи лавры посягал Чаадаев, Император Николай Павлович написал: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного».

Устроить дела с Чаадаевым было поручено шефу жандармов Александру Бенкендорфу (1783-1844). Бывшего «гусара-философа» официально объявили сумасшедшим. К нему приставили врача, у которого он должен был наблюдаться каждый день. Впрочем, ежедневные визиты врача вскоре перешили в еженедельные. А в сентябре 1837-го они и вовсе прекратились при условии, чтобы Чаадаев «не смел ничего писать…»

Чаадаев перестал писать, но не рассказывать и удивлять свет остротами и сарказмами. До смерти своей он продолжал держаться довольно независимо, демонстрируя недовольство почти всем в России. Некоторые из анекдотов Чаадаева пересказываются российскими интеллигентами, недовольными властью и внутренней политикой России, до сих пор.