Владимир Кирсанов - 69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы

Вот один из них, как его передавал полтораста лет назад Герцен.

«В Москве, говаривал Чаадаев, каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Удивительный город, в котором достопримечательности отличаются нелепостью; или, может быть, этот большой колокол без языка – гиероглиф, выражающий эту огромную немую страну, которую заселяет племя, назвавшее себя славянами, как будто удивляясь, что имеет слово человеческое».

Когда спустя пятьдесят лет после смерти Чаадаева бумаги острослова разбирал его биограф Гершензон, он нашел всего лишь два женских письма. И это притом, что женщины почитали Чаадаева и благоговели перед ним. На почве такого почитания, кстати, все-таки разгорелся единственный односторонний роман Чаадаева. Некая Авдотья Сергеевна Норова жила в усадьбе неподалеку от имения его тетки. Болезненная девушка, не помышлявшая, впрочем, о замужестве, безответно влюбилась в Чаадаева. Но Чаадаев никак не ответил на эти чувства, «он вообще, по замечанию современников, никогда не знал влюбленности…», «ни в первой молодости, ни в более возмужалом возрасте Чаадаев не чувствовал никакой <���…> потребности и никакого влечения к совокуплению» (так сказал «достоверный свидетель» Михаилу Ивановичу Жихареву, приятелю и биографу Чаадаева).

Не чувствовал, потому что рядом всегда был верный камердинер. Иван Яковлевич – знаменитый чаадаевский слуга («гораздо более друг, нежели слуга своего господина»), крепостной – получил от Чаадаева вольную и после этого по меньшей мере еще около десяти лет служил своему хозяину, да не служил, а просто жил с ним. В общении с Чаадаевым он был ему ровней. Они говорили друг с другом на «ты». Изящные манеры его вводили в заблуждение посольских секретарей в Европе. А Александр Сергеевич Пушкин во время визитов к Чаадаеву так вообще подавал тому руку. Слуге – руку!.. Слуге, который в Европе был принят за знатного русского вельможу, не желающего представиться царскому посланнику.

Из крепостного мальчишки Чаадаев воспитал себе помощника, любовника, интимного партнера… товарища и собеседника, способного обсуждать разнообразные вопросы на нескольких языках. Он придумал в России то, чем хотел окружить себя в Швейцарии.

Последние годы Чаадаев провел со своим верным Жаном во флигеле Левашовых. Флигелек осел, покривился, да и у дома появился новый хозяин. За двадцать лет Чаадаев ни разу не выехал из Москвы, не переночевал вне города. Современники прозвали его «преподавателем подвижной кафедры», имея в виду, что он переходил из салона в салон. Москва ухаживала за ним, зазывала к себе, а по понедельникам, когда он принимал, заполняла его скромный кабинет. За три дня до смерти он еще о чем-то говорил за своей «подвижной кафедрой» в английском клубе. Скончался внезапно 14 апреля 1856 года посреди беседы с хозяином дома, ожидая пролетки.

Отвернувшись от царской России и православия, Чаадаев, сообразно своим мыслям и отчасти сексуальным желаниям, создал пространство философских координат, опирающихся на католицизм и взгляды Шеллинга, более предрасположенные к свободомыслию, а, следовательно, и к терпимому отношению к личной жизни человека.

Философические письма» Чаадаева направлены против темной России, прячущей свои государственные и моральные проблемы под грузом религиозных и нравственных табу, в которых и видит только единственный залог своего имперского могущества и силы. В такой России, дабы не отправиться в Сибирь, педерасту-интеллектуалу стоит прикинуться светским болтуном, а греческому Периклу, по словам Пушкина о Чаадаеве, «под гнетом власти царской» уготовано лишь недолго быть «гусарским мудрецом», в котором иная мудрость – всего-навсего довесок к гусарскому кутежу и гульбе.

«Бельведерский Митрофан…». Андрей Муравьев (12 мая 1806 – 30 августа 1874)

В своей долгой жизни Андрей Николаевич Муравьев занимал «положение необычайное <���…> между мирским и духовным». Первую ее половину он, мечтавший покорить ретивого Пегаса, был посетителем литературных салонов, отличавшихся славословим в адрес его завсегдатаев… За что и стал объектом нескольких злых эпиграмм. А вторую – всю отдал служению Богу и православию. Главной мечтой его, правда, так и не сбывшейся, было место обер-прокурора.

Человек, который «создал церковную литературу нашу, <> первый облек в доступные для светских людей формы все самые щекотливые предметы богословские и полемические», был «виднейшим петербургским гомосексуалистом».

Андрей – Николаевич родился в семье генерал-майора Николая Николаевича Муравьева. Мать умерла, когда мальчику исполнилось всего три года. Отрока отдали на воспитание родственникам в Петербург. Он вернулся в московский дом отца, когда ему исполнилось девять. Н.Н. Муравьев был основателем и руководителем корпуса колонновожатых – учебного заведения закрытого типа. Там, среди блестящего общества юных офицеров, до семнадцати лет, уже «не выходя из-под родного крова», воспитывался Андрей.

Каждое лето колонновожатые отправлялись в имение Муравьева в село Осташево недалеко от Петербурга, где продолжали в лагере свое воспитание. Летом 1819 года тринадцатилетний Андрей влюбился двадцатишестилетнего К., который ответил ему взаимной «привязанностью». «Он занимался поэзией и первый образовал вкус и внушил склонность ко всему изящному…» Среди других «литературных учителей» Муравьева нужно назвать малоизвестного поэта Семена Егоровича Раича (1792-1855), под руководством которого Муравьев продолжил домашнее воспитание и занялся переводами Телемака. Тогда же «в деревне, в осеннее время, от скуки, <���…> составилось между офицерами литературное общество…», в котором Андрей прочел свои первые стихи.

В 1823 году корпус колонновожатых был переведен в Петербург и, как признается Муравьев, «исчезло все, что делало <���…> отрадною семейную жизнь». «Я остался одиноким в холодном равнодушном мире…». Попыткой растопить одиночество стала военная служба.

Зимой 1824 году Муравьева переводят в Киев. Переправляясь на лодке через Днепр, он едва не погиб – после двух часов борьбы с волнами лодку прибило к берегу в том самом месте, где князь Владимир, по преданию, крестил народ. Муравьев воспринял произошедшее как знак и замыслил историческую драму «Владимир».

Находясь в Крыму, неуемный Муравьев едва ли не преследовал Александра Грибоедова. Занятый делами дипломат и драматург старательно избегал встречи с юношей. Тогда поселившись в гостинице в соседнем номере, Андрей придумал историю со страшным сном. Посреди ночи он выбежал с криками из своего номера и разбудил Грибоедова. «…только мы увиделись и сейчас же сошлись, по самой странности нашего знакомства». Осенью 1825 года в Крыму Муравьев и Грибоедов неоднократно «случайно» сходились, и всякий раз у Муравьева появлялась возможность прочесть драматургу свои стихи, рассказать о замыслах и получить советы. Крымские приключения закончились сборником «Таврида» (1827), первой и последней поэтической книгой Муравьева.