Маргарет МакХейзер - Уродина

Второе письмо от автора, чью книгу я редактировала за деньги, она желает мне счастливого Рождества. Ей понравилось все, что я сделала с ее книгой, и она приняла все правки, что я ей предложила. Она сказала, что отправит книгу между Рождеством и Новым годом.

Третье, четвертое и пятое письма были от тех, кому меня порекомендовала Микаэла. Самое главное, что эти три книги будут закончены в разное время, так что я смогу взяться за каждую из них. Я отправляю им ответы с моими ценами и рождественскую картинку, которую нашла в интернете, затем закрываю компьютер.

Я заканчиваю как раз тогда, когда Макс ставит перед каждым из нас тарелки с омлетом. Мой желудок благодарен за запах горячей еды и прекрасно приготовленные яйца.

— Выглядит хорошо, — я беру вилку и начинаю есть. Хотя, думаю, поглощать — более удачное слово.

— Притормози. У тебя заболит живот, — говорит он, наблюдая, как я поглощаю омлет.

— Когда я была ребенком, у меня постоянно болел живот. Не потому, что я быстро ела, а потому, что голодала.

— Как так? — прищурившись, он хмурит брови.

— Моя мама умерла, когда я была маленькой. Покончила с собой. Ну, я полагаю, что передозировка наркотиками это самоубийство. Все, что я о ней помню, это как она говорила мне, насколько я ужасна, но она произносила невнятно свои слова. Ее глаза были темными, она сильно похудела, а кожа была очень бледной. Больше я ничего не помню.

— Зачем ей говорить такие вещи? Сколько тебе было лет?

— Мне было девять, когда она умерла. Я не знаю, зачем она говорила это, я знаю только, что она ненавидела меня.

— Господи, — он ковыряет свой омлет.

— Отец был не намного лучше. Сначала он просто говорил то же самое, что и она. Затем, когда мама умерла, стало хуже. Иногда он избивал меня, иногда оставлял в полном одиночестве. В первое время побои были не такими уж сильными…

Макс прерывает меня:

— Любое избиение — это плохо.

Я киваю, понимая, о чем он говорит.

— Ты прав, — я отвожу взгляд от его напряженных карих глаз, потому что вижу, как в них зреет гнев. — Он начал больше пить и стал пренебрегать такими вещами, как еда.

— Он был алкоголиком.

— Функционирующим алкоголиком. Он ходил на работу, а когда приходил домой, пил до беспамятства. На самом деле… — я иронично усмехаюсь, — иногда он и вовсе не приходил домой. Мне оставалось есть только то, что было в доме. Иногда я голодала пару дней, иногда меньше или больше.

— Как социальные службы или школа не увидели эту проблему?

— Потому что я научилась самостоятельно ходить в школу и обратно. Я много работала и училась. Я так привыкла быть голодной, что, в конце концов, мне удалось преодолеть это и сосредоточиться на учебе.

— Иисус, Лили. Я просто не понимаю, как никто этого не заметил.

— Потому что я сумела это скрыть. Не буквально, но я сливалась со стенами и забивалась в щели. Я никогда не жаловалась и никогда никому не говорила. Пока не встретила Шейн на своей первой работе, у меня никогда не было друга.

Плечи Макса опускаются, и он кладет вилку на тарелку.

— У меня нет слов, я в шоке от того, что ни один человек не постарался узнать тебя.

— Я никогда не хотела, чтобы кто-то знал меня, поэтому воздвигла барьер и пряталась за ним.

— И все это началось, когда умерла твоя мама?

— Нет, это началось до этого, но я не могу сказать, когда именно. Ты знаешь, когда тебе постоянно говорят, как ты уродлив, глуп и бесполезен, то ты начинаешь верить в это.

Макс берет вилку и начинает возить еду по тарелке.

— Но это не правда.

Я качаю головой и смотрю на капли, падающие из кухонного крана. Сосредотачиваюсь на чем-то другом, кроме Макса. Я пожимаю плечами и чувствую, как начинаю глотать слезы.

— Это можно понять по-разному.

— У тебя никогда не было нормальных, здоровых отношений. Но сейчас у тебя есть Шейн, Лиам и я.

Я доедаю последние несколько кусочков омлета и смотрю на Макса.

— Не думаю, что когда-нибудь смогу понять, что такое любовь. Или даже, что есть другая связь, кроме дружбы. Я разрушена, разбита и сомневаюсь, что все мои кусочки можно найти, и еще меньше, что их можно исправить.

— Это не правда, Лили. Это просто не правда. Ты действительно… подожди, — он выскакивает из комнаты и возвращается с небольшим рождественским пакетом. — Вот, — говорит он, протягивая мне пакет.

— Рождество только завтра. И, кроме того, ты не должен тратить на меня свои деньги.

— Я делаю все, что мне вздумается с моими деньгами. И, к тому же, я уверен, что ты тоже мне что-то купила, — я отчаянно пытаюсь скрыть эмоции, но огромная улыбка расплывается по моему лицу. — Ага, вот видишь, — он игриво хлопает меня по носу. — Пожалуйста, открой его, но сначала прочитай открытку.

— Спасибо, я уже люблю его, — говорю я, глядя на маленький золотой пакетик.

— Ты не знаешь, что это. Ты можешь возненавидеть это.

— Ну, уж нет. До тех пор, пока я не бросила его, мне никогда не дарили ничего, если только с каким-нибудь условием, или это было то, что хотел сам даритель. Поэтому, спасибо тебе, я уже люблю это, — повторяю я, вынимая из конверта открытку. Я смотрю на нее, это самодельная золотая открытка с одной красивой и идеальной снежинкой.

Я открываю ее и читаю надпись:

«Моей Снежинке. Я желаю тебе счастливого Рождества и с нетерпением жду большего. Макс».

— Снежинка? — спрашиваю я с любопытством. — Я не понимаю.

— Ты — самый уникальный, красивый и интересный человек, которого я знаю. И так же, как нет двух одинаковых снежинок, также никогда не будет другой Лили. Не для меня. Не сейчас и никогда.

— Но я только половина снежинки. Я никогда не буду целой и никогда не буду идеальной.

— Я не поверю в это, Лили. Никогда. Ты можешь быть повреждена, и я говорю, повреждена, а не разрушена, потому что ты сама выбираешь, как тебе жить. И если бы ты была разрушена, ты бы отказалась от жизни, так что ты не такая.

Вау, каким напряженным может стать воздух?

— Спасибо, — говорю я, затем достаю из пакета небольшую коробочку и открываю ее. Я вижу великолепный изысканный золотой браслет с маленькой очаровательной снежинкой на нем. — Макс, — восклицаю я от счастья. — Он великолепен! Спасибо. Пожалуйста, помоги мне надеть его, — я вынимаю его, и Макс застегивает браслет на моей руке.

— Пожалуйста, Лили.

Я застываю на мгновение, любуясь самой прекрасной вещью, которую когда-либо видела. Он такой тонкий, но потрясающий. Я не могу перестать улыбаться.

— Спасибо, — еще раз говорю я, обнимая Макса.

Мы стоим обнявшись некоторое время, затем он отодвигает меня и смотрит на свои ноги.

— Я устал, Лили. Мне нужно поспать. И, кстати, завтра утром у нас будут блинчики. А я, как известно, делаю самые лучшие мэнкейки на свете (Примеч.: в США существует мужской День Отца, и в этот день им готовят Mancakes (мужские «пирожные, запеканки, торты, лепешки», cake имеет много переводов)) .