Анна Берзер - Сталин и литература

Но 1948 год явился для Сталина своеобразным итогом. Именно этот 1948-й год надо считать годом рождения нынешней "Памяти". И годом полного слияния Сталина с Гитлером, победы нацизма. А основоположники "Памяти" вышли когда-то из недр панферовского журнала "Октябрь" и были, я повторю это еще раз, сынами Сталина — Суров, Бубеннов, Первенцев, Софронов...

Основоположники нацизма... Прямые исполнители, палачи и убийцы, выбранные лично им из потока хамской и малограмотной литературы.

8

Сталинские премии — это история сталинских чудес. Прежде всего чудес! И, конечно, уровень его культового самосознания, когда он стал ежегодно награждать собственными премиями людей науки и искусства. Я не знаю, были ли где-нибудь когда-нибудь подобные премии, которые властитель прямо назвал бы своим именем и награждал тех, кого хотел.

Характерно, что первый раз они появились в 1940-м году, вернее, за 1940-й год. В год пламенной дружбы с Гитлером так укрепилось чувство его величия...

Приведу список первых лауреатов: Н. Асеев, Н. Вирта, Самед Вургун, И. Грабарь, Джамбул Джабаев, А. Довженко, Л. Киачели, А Корнейчук, К. Крапива, Я. Купала, В. Лебедев-Кумач, Г. Леонидзе, С. Михалков, П. Нилин, А. Новиков-Прибой, П. Пав­ленко, Н. Погодин, С. Сергеев-Ценский, В. Соловьев, А. Твардовский, С. Эйзеншейн, А Толстой, П. Тычина, М. Шолохов.

Отбор имен очень непростой и служит разным, часто исключающим друг друга, целям. Конечно, он, как всегда, награждает за подхалимство, за любовь, продажность и лакировку. Поэтому просты в этом отношении стихи и песни Лебедева-Кумача и сфальсифицированное творчество Джамбула. Но Алексей Толстой, получивший пре­мию за "Петра", в конце концов, так же прост, как Джамбул, награжден, как и он, но создан, одновременно, для обмана и миража. Исторический романист с мировым именем бросился в ноги Сталину для фашизации истории, для объединения и гармоничного слияния с ним (о чем я уже писала прежде). Для создания образа Петра, ведущего к воспеванию Грозного. Именно эти черты исторической личности Петра были нужны Сталину, и Алексей Толстой их запечатлел очень умело и профессио­нально в "Петре". Но в те годы, когда появился первый том романа, даже самые понимающие читатели не могли угадать смысла такого поворота. И потому награж­дение Алексея Толстого могло внести в их душу покой и надежду на осуществляемую справедливость. Самый в то время читаемый исторический роман... Самый, мне кажется, насущно необходимый Сталину писатель. Если бы его не было, его надо было выдумать! Но он был, жил и много писал... С той биографией, которая тоже была весьма выгодна Сталину. Сложные сталинские игры опытного шулера: Джамбул и Алексей Толстой! Да, повторяю я, Джамбул — прост, а Алексей Толстой — нет, он обманчиво сложен и служит для имитации правды, подобия справедливости, обмана интеллигенции.

А Шолохов и его "Тихий Дон" — это просто высшая справедливость! Я училась в институте, когда вышла последняя часть "Тихого Дона". И помню свои чувства потрясения, когда читала эти страницы конца Григория, Аксиньи и Тихого Дона. Мне казалось тогда, что это — лучшая часть романа. И я рассудила по-своему: если он в

1940 году опубликовал последнюю часть, значит, он чист. Ведь первый том появился в 1928 году и именно тогда его обвинили в воровстве и плагиате. Я ничего не знала толком, но доносилось — ив школе, и дома. А я так любила литературу, что всегда страдала от ее несчастий, с детских лет, с минуты, когда первый раз узнала, что Пушкина убили...

Если Шолохов украл в 1928 году, то почему не напечатал сразу весь роман? В тот год... Почему столько лет потом писал его по частям, а последнюю, самую, по моим представлениям, лучшую, опубликовал только в 1940 году? Почему? Значит, ничего не крал, а писал еще двенадцать лет, пока не довел до конца. У меня был даже какой-то подъем, когда, прочитав последнюю часть, я твердо поверила, что это — он. На этих позициях я стояла долго, пока не увидела живого Шолохова и не услышала его речей. Но это другая тема. Не исключено, конечно, что Шолохов шел моим путем и определил эти даты для меня и таких, как я.

Знал ли Сталин тайну Шолохова? Конечно, знал, не мог не знать — при его подлинных возможностях... Но он решил завалить эту тайну своей премией, спасти Шолохова, присвоить и поглотить в свои бездны. Мастерский, конечно, ход, до сих пор его не разрубить, не разгадать!

А награждение Твардовского за поэму "Страна Муравия" — чистое сталинское чудо! Тоже своеобразное "Головокружение от успехов" № 3. Тут я все знаю изнутри. Сначала Сталин облагодетельствовал семью Твардовского, когда по его решению началась сплошная коллективизация и эту талантливую семью тружеников выгнали из села, отняли дом и погнали в ссылку. Их не вернули назад во время "головокруже­ния)". А единственный уцелевший старший сын — Александр — был уже давно в Смоленске и потому, к счастью, "отстал" от семьи. Об этом написано много, и я не буду сейчас повторять всего. Напомню только о тех муках, которые обрушились на него, потому что благодеяния Сталина ведь продолжались, когда в Смоленске его начали непрерывно истреблять и прорабатывать то как кулацкого сына, то как кулацкого поэта. Смоленские газеты были переполнены статьями-доносами на него. До прямого ареста был, вероятно, один шаг.

Зная Твардовского, не могу не сказать о цельности его личности, о том, как был для него всегда невыносим разлад между личной и общественной жизнью, которой он, не понимая, не разбираясь в сущности вещей, был предан всей душой.

И вот милые сталинские игры — семью погубил, а сына вознес до небес своей личной премией. Надо представить себе, какая тяжесть великой благодарности легла в чистое сердце поэта, когда он прочитал свою фамилию в списке лауреатов. После Смоленска, наперекор Смоленску... Хочу сказать, что премии "наперекор" — тоже входили в хитроумные сталинские игры.

А Твардовский тогда только что переехал в Москву, поступил в наше общее ИФЛИ. И напечатал "Страну Муравию". Буду повторять эти слова всегда: в слепой и огромной любви Твардовского к Сталину было так много высокого человеческого достоинства, что его ни с кем здесь нельзя сравнить. В противоречите между русским поэтом и сталинским миром побеждал поэт. А в Симонове всегда побеждал сталинист. Высоко неся знамя поэта, Твардовский в поэмах, написанных после "Страны Муравии" — "Василии Теркине" и "Доме у дороги", — не произнес ни разу имени Сталина. Об этом я скажу подробно, возможно, в другом месте. А здесь я хотела бы вспомнить свое чувство, когда я первый раз прочитала поэму, учась в институте, встречая автора в коридоре нашего четвертого филологического этажа — недоступно молчаливого, с опаской взирающего на наши орущие и спорящие толпы. Таким я запомнила его навсегда и таким увидела, переступив порог его кабинета в журнале "Новый мир", когда он пригласил меня работать в его журнале. Ни в институте, ни в "Новом мире" я не сумела ему рассказать, как читала его поэму, как окунулась в ее вольный поэтический поток, лишенный даже подобия стилизации, псевдонародности. Как важно для меня это было на фоне ужасной стилистики Леонида Леонова или Всеволода Иванова, которых я всю свою жизнь никогда не могла дочитать до конца. Странно, что форма покорила меня прежде всего. В противовес лживой и густой малограмотности, которая хлынула в те годы со страниц романов Федора Панферова и его сторонников.