Анна Берзер - Сталин и литература

Представьте себе на минуту, каково было Сталину прочитать такие слова о себе, сидящем в тюрьме.

"Жаркий летний день. Часть тюремного двора, в который выходят окна двух одиночек... Во дворе появляются несколько уголовных с метлами. С уголовными — первый надзиратель".

И дальше: "Сталин (появляется в окне за решеткой) ". Потом: "Сталин (приближает лицо к решетке, взявшись за нее обеими руками) ". Затем: "Сталин выбрасывает в окно кружку.. "

"Первый надзиратель. Слезай, стрелять буду!

Сталин. Стреляй!.."

Так вся сцена идет на фоне тюремной решетки... Лица Сталина, как бы вмонтиро­ванного в эту решетку, и его рук, вытянутых из нее. Тюремное окно на этих страницах — главный фокус, освещенный всеми прожекторами театра.

"Сталин ( появляется в окне) . " Из окна он произносит речи...

В конце: "В это время выходит из тюрьмы Сталин в сопровождении двух надзирателей".

Не думаю, чтобы Сталина испугали его собственные слова, обращенные к губер­натору и всему тюремному начальству о том, что надзиратели "зверски обращаются с заключенными. Тюрьма требует, чтобы устранили вот этого человека, который сегодня избил заключенную женщину".

Нет, такие слова пригодились бы ему. Читать это тяжело, и очень жаль Булгакова.

Но увидев себя за тюремной решеткой с вытянутыми из нее руками, Сталин зверино испугался, задохнулся от животного страха.

Сцена эта занимает всего несколько страниц и, согласно хронологии жизни героя, находится в конце произведения, ближе к его концу.

И я вспомнила, что в опубликованных документах об остановившемся булгаков­ском поезде было сказано, что сначала они получили сталинское разрешение на постановку и потому двинулись в путь. А потом их догнала запретительная телеграмма. Думаю, что сначала Сталин не дочитал до этих последних страниц. А когда дочитал, то готов был остановить движение всех поездов по всему Советскому Союзу — от этого своего лица за решеткой тюремного окна.

Дело не в факте ареста, который запечатлен во всех документах. Дело в фокусе...

Не знаю, может быть, кто-нибудь скажет, что Булгаков посадил Сталина за решетку специально и нарочно. Но я не увидела такого замысла в его пьесе. И была бы рада, если бы с фактами в руках было доказано, что я неправа. Но не надо забывать при этом, что были законы и кодексы булгаковско-турбинских представлений о чести. И мне не кажется, что Булгаков способен был их нарушить. Таким способом... Это подтверждается и свидетельствами о его реакции на запрет, которые донесла история. Об искренности и неподдельности его чувств.

Сталин и Булгаков — эта тема существовала в нашей жизни почти всегда. В каком-то загадочно-радужном флере.

Я, например, с детских лет слышала о том, что Сталин десять-пятнадцать-восем­надцать раз ходил на "Дни Турбиных" в Художественный театр. Я и мои подруги, действительно, ходили на все спектакли, со всеми актерами, всех составов. Но не считали, сколько раз... Сталина мы не встретили ни разу. Я и сейчас могла бы подробно описать, как разные актрисы играли Елену Турбину — Тарасова, Соколова, Еланская... Какие у них были волосы, руки, голоса.

Откуда пошел этот слух о Сталине? Кто его специально пустил? Еще недавно я читала об этом в одной статье. Ниже я объясню, откуда он пошел.

Но Булгаков, конечно, об этом знал. О том, сколько раз Сталин ходил на "Дни Турбиных"... Что именно он, Сталин, разрешил "Дни Турбиных".

Может быть, поэтому ему причудился этот интеллигентный Сталин, который все время говорит: "благодарю вас", "простите" или "что значат, орлица, твои слезы?"

Он не жал тогда, какими словами Сталин писал о нем в одном из писем, опубликованных тогда, когда Булгакова не будет в живых. На каком языке говорил реальный Сталин, когда был собой! Как в действительной жизни Сталин разрешал "Дни Турбиных"?

В 1949 году было напечатано впервые (так сказано у Сталина) его письмо ии" <���пелю Билль-Белоцерковскому. Написано оно в 1929 году.

Драматург Билль-Белоцерковский, как следует из ответа Сталина, обвинил Сталина в либерализме но отношению к разным произведениям литературы и искусства. И привел большое количество разных имен, как это и положено в жанре доноса.

Сталин, как видно из ответа, в таком доносе не нуждался, хорошо все знал сам, по был доволен совпадением.

В начале, правда, ему пришлось поправить Билль-Белоцерковского, который пишет, что в литературе побеждают "левые" Сталин считает, что это "внутрипартийное" понятие. А в художественной литературе "вернее всего было бы оперировать .. Понятиями классового порядки", а лучше всего понятиями "советское", "интисовет- ское", "революционное", "антиреволюционное".

После этого он прямо отвечает на вопрос, поставленный Билль-Белоцерковским:

"Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова?"

И отвечает прямо:

"Потому, должно быть, что своих (подчеркнуто Сталиным. — А.Б ) пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбьи даже "Дни Турбиных" — рыба".

Коротко и ясно. Вероятно, действительно, ходил в Художественный театр восем­надцать раз. С одного раза гак сформулировать трудно. А главное — любовь... Дальше любви еще больше:

"Конечно, очень легко "критиковать" и требовать запрета в отношении непроле­тарской литературы. Но самое легкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непроле­тарскую макулатуру..."

И сделал Булгакова представителем "непролетарской макулатуры"...

Низменный его ум ломает фразы и создает несоединимые, неперевариваемые сочетания слов. Что такое "непролетарская макулатура", бывает ли "пролетарская макулатура"? И чем отличается одна от другой? Слова рушатся в его руках... Но смысл ужасный усиливается и растет.

И дальше:

"Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных”, то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: ".если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело оконча тельно проигранным, — значит, большевики непо­бедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь”. "Дни Турбиных” есть демон­страция всесокрушающей силы большевизма".

Так понимает Сталин... Но добавляет не без самодовольства: "Конечно, автор ни в какой мере "не повинен” в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?"

В конце письма Сталин успокаивает своего адресата драматурга Билль-Белоцер­ковского и требует, чтобы он не верил слухам о либерализме. Не наше это, мол, дело — верить слухам... Да еще таким глупым. Тут он, конечно, прав.

Вот чем было легендарное сталинское разрешение "Дней Турбиных" в реальной жизни. Письмо это — тайный, издевательский план уничтожения Булгакова. Перера­ботки булгаковской макулатуры для нужд пролетариата... Даже смердяковское побе­дительное хихиканье слышится здесь — сам Булгаков, мол, "не повинен" в том, как он переработан... "Но какое нам до этого дело?"