Анна Берзер - Сталин и литература

Послушайте, ребята,

Что вам расскажет дед.

Земля наша богата,

Порядка в ней лишь нет.

А эту правду, детки,

За тысячу уж лет

Смекнули наши предки:

Порядка-де, вишь, нет...

И сатирический образ Козьмы Пруткова, как бы вырванный из гущи реальной жизни:

Иль в тени журчат дубравной

Однозвучные ключи?

Иль ковшей то звон заздравный?

Иль мечи бьют о мечи?..

Песню кто уразумеет?

Кто поймет ее слова?

Но от звуков сердце млеет

И кружится голова.

Это — тоже глухая история, из баллады Алексея Константиновича Толстого — "Алеша Попович". Что такое поэзия истории? Ее душа? И тайна, загадка, которую не всегда мгновенно можно разгадать: "Песню кто уразумеет?" Пониманию русской истории, заложенной в традициях русской литературы, ее богатству, не было места в сталинском мире.

Но теперь, на новом повороте, Сталину захотелось иметь своего графа, тоже пишущего исторические произведения. Не Алексея Константиновича Толстого, ко­нечно, а Алексея Николаевича Толстого. Он по праву займет свое место. В этом выборе сталинская изощренная хитрость еще скрыта для всех людей.

Но вся история с "Богатырями" закрепляет грубый поворот к грубому животному национализму, на его пути к фашизму. Это я уже повторяла много раз. Следует повторить снова...

А главку эту хотелось бы закончить фразой-анекдотом, которую я услышала в те годы, когда начинала работать. К Алексею Николаевичу Толстому забежали на огонек гости, и его слуга им сказал, что его нет дома, прибавив:

— Его сиятельство ушедши в райком.

Конечно, райком — слишком первичная для графа инстанция. Но все смеялись, когда повторяли эти слова.

Заключая эту неповторимую историю, мне хотелось бы добавить еще несколько слов о том, что с этого момента началась травля Таирова и его театра, которая шла уже на фоне разгрома Шостаковича и после статьи о нем — "Сумбур вместо музыки". А борьба Сталина за реализм против формализма имела для нас не менее бесчело­вечные итоги, чем его введение патриотизма.

"Богатыри" Бородина так и не увидели света рампы. Никогда. Проверяя себя, я спросила об этой опере старого друга — Елену Николаевну Дунаеву, с которой мы вместе учились в школе, в институте, вместе бегали по театрам и концертам. Многолетний отличный работник Литературного музея... Знаток культуры... Она сказала, что мы, увы, не видели этой постановки. Но потом позвонила, добавив, что нашла в воспоминаниях Алисы Коонен рассказ о том, что Таиров так увлекся оперой, что ездил специально в Ленинград где она хранилась. Судя по всему, была эта вещь — молодая, живая, написанная Бородиным в начале пути. И пародировала больше слащавую западную оперную музыку, чем историю.

Да, главной жертвой оказался русский композитор — Бородин.

4

Нет никого в русской литературе, к кому бы я относилась так, как к Алексею Толстому. С такой чернотой. Я выросла в этой стране, жила и прочитала все ее книги. И никогда не посмела бы, например, слова злого сказать о Николае Островском, о загубленной его жизни. Все надо помнить, знать и понимать.Но Алексей Толстой... У меня не хватит сил написать о нем памфлет. Главный выразитель главноорлиных сталинских идей. Граф и в прошлом эмигрант, владеющий культурой и пером.

Их соединила сначала история. Ниже я приведу много цитат из него. И тогда, возможно, памфлет на себя напишет он сам.

Характерно, что когда-то, ругая Демьяна Бедного по указанию Сталина, докладчики восхваляли "Петра". Чтобы понять их коренную связь — Сталина и Алексея Толсто­го, — приведу слова писателя из "Автобиографии". Говоря о первой постановке первого варианта "Петра" на сцене театра, он пишет: "...ее спас товарищ Сталин, тогда еще. в 1929 году, давший правильную историческую установку петровской эпо­хе".

Следовательно, сталинский поворот в истории произошел в 29—30 году. Еще одно подтверждение — самое авторитетное. И еще: зная его невежество (Сталина) в русской истории, я уверена, что имя Петра и тему Петра он получил от Алексея Толстого и понял, как Петр будет полезен ему. Это Алексей Толстой назвал сталинской "правильной исторической установкой петровской эпохи". Следовательно, Сталин "спас" "Петра Первого" Алексея Толстого. После этого в 1930 году была написана первая часть, 2-я — в 1934-м году. Он стал грубо беллетризировать факты истории, возвеличивая Петра в угоду Сталину.

А потом дошел до Грозного. Вот как он сам объясняет в "Автобиографии", почему он пришел к этой теме: "Я верил в нашу победу даже в самые трудные дни октября—ноября 1941 года. И тогда в Знаменках (недалеко от г. Горького, на берегу Волги) начал драматическую повесть "Иван Грозный". Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергли мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую страстную русскую душу — Ивана Грозного, чтобы вооружить свою "рас­свирепевшую совесть".

Я не знаю никого из наших советских писателей, участвовавших в войне, кто был бы способен так вооружать свою "рассвирепевшую совесть". Созданием Ивана Грозного, положительного Малюты Скуратова и опричнины. Он не нашел в России ни одной великой страстной русской души — кроме Ивана Грозного. Надо понять, что это национализм, сливающийся с фашизмом и порожденный фашизмом. Первая часть Грозного — "Орел и орлица" появилась в феврале 1942 года, вторая, "Трудные годы" — в апреле 1943-го.

Можно вспомнить, как совестливая душа поэта Твардовского вызвала к жизни во время войны образ Василия Теркина, замечательные поэмы и стихи. Кстати, он в те годы любил Сталина и был благодарен ему за "Страну Муравию". Но какой поэтиче­ский мир чистоты и правды встает со страниц его поэзии. Мы должны об этом помнить всегда. И различать одно и другое. Не забывать о том чувстве достоинства, с которым он писал "Василия Теркина", "Дом у дороги".

А стихотворение Исаковского "Враги сожгли родную хату" — для меня оно как баллада Алексея Константиновича Толстого, всегда что-то обрывается внутри. Я говорю о вещах, рожденных именно этим временем, его настоящей тоской. И "Треблинский ад" Гроссмана, и его военная публицистика, которая печаталась на страницах "Красной звезды". А первая повесть о войне — первое произведение В. Некрасова "В окопах Сталинграда". Все они верили, что литература спасет челове­ческую жизнь от одичания и озверения, которое несла война. И обращались к самым простым и благородным чувствам людей, вызывая их к жизни.

Ядовитые стрелы, которые идут от слияния Сталина, Алексея Толстого и Ивана Грозного, пущенные в те годы в жизнь страны, мы до сих пор не в силах извлечь из живого тела. Они размножаются, как вредители, и приносят все новые и новые плоды. Вплоть до нынешней "Памяти". Вот почему так черен для меня Алексей Толстой.