Олег Ждан-Пушкин - Приключения человека, похожего на еврея

Мою мать, теток и дядьев, деда с бабкой советская власть тоже не обошла стороной, впаяла и влила полной мерой, но тут для меня утешение было про­стым: наконец-то и она получила по заслугам.

В общем, этих тем мы старались избегать, Ваня терпеливо молчал, если я начинал осторожно посмеиваться над его идеей, я — когда он иронизировал над понятием демократии. Когда коммунисты на митингах стали рвать и жечь партбилеты, мы вполне сошлись в мнении: стыдно. И тем, кто выступает с речами, и тем, кто смотрит на все это и слушает. Со временем стало казать­ся, что разногласия наши поверхностны, что точек соприкосновения у нас больше, нежели разногласий, и видно, потому он пришел ко мне, когда танки Ельцина стали бить по Белому дому.

— Как тебе это нравится? — с порога злобно заговорил он. — Как это возможно? Где это видано? Что это, черт вас всех возьми?

Да, теперь всем — тоже и мне — ясно: преступление. Не все было ясно тогда. А как иначе их оттуда выкурить и вытурить? Они могут поднять пол­страны!

Имелся и личностный фактор: Ельцин. Опять же, теперь — ясно, а тогда. Слегка стесняясь, многие — я в том числе — с симпатией глядели на него: смелый, рисковый, уверенный. Кроме того, извечное обаяние физиче­ской силы и власти.

— Что ты молчишь? По-твоему, все хорошо? Так и должно?

Все это он произнес в прихожей, даже не сняв ботинки. Таким требо­вательным голосом никогда прежде не говорил со мной. Я почувствовал сильнейший укол агрессии и, чтобы не подчиниться порыву, сказал спо­койно:

— Пошли на кухню, чаю попьем.

Если бы я в ответ ему заорал, выругался — все было бы нормально, полу­чился бы хороший, более-менее принципиальный спор о том, кто виноват и что делать, но мой спокойный голос резко изменил его состояние. Он опустил голову и, будто из него выпустили воздух, обмяк:

— Да нет. какой чай. Я пойду.

И до сегодняшнего дня мы не встречались.

Стыд и с ним ручеек пота по спине я почувствовал уже на улице. Но и облегчение, радость. Вполне представлял его разговор со Стешей. «Чего он приходил?» — «Да выпить захотелось, а не за что». Вполне удовлетворитель­ный ответ.

Машину я забрал, вертелся по городу по пять-шесть часов, но отдать долг не получалось. Я уже собрал большую половину суммы, как вдруг Катя захо­тела купить платье, — почти все и улетело. Наряды она покупает довольно дорогие, но редко, так что причины возражать у меня не было.

С Ваней мы живем недалеко друг от друга, ходим в один магазин — в общем, я стал ходить в другой, дальний.

— А знаешь, я не хотела бы жить в Израиле, — вдруг как-то особенно задумчиво произнесла Катя.

Есть у нее такая особенность: вдруг заговорит о том, о чем и речи не было. То есть что-то происходит в ее маленькой красивой головке, рассматриваются какие-то жизненные варианты, вполне фантастические, или выносятся реше­ния по поводу людей и событий. Она не хотела бы жить в Израиле!

— Тебя туда пригласили?

— Нет, я к примеру. Летом там слишком жарко, зимой дома не отаплива­ются. Нет, не хочу.

— А в Арабских Эмиратах? В Таиланде? Бразилии? Где еще ты не хотела бы? Надо заранее сообщить, чтобы не надеялись.

— Все-таки нет ничего лучше родины.

О! Патриотическая тема нам по душе.

— Конечно, съездить туда было бы интересно.

— Съездим. Обязательно съездим, — согласился я, будучи рад, что не на ПМЖ, то есть не надо разводиться. Все ж таки я люблю ее. А тысячу — или во сколько может обойтись такая поездка? — как-нибудь насобираем. Хотя.

Тысяча! Даже сто пятьдесят долга не могу отдать. Больше пятидесяти не получается собрать. Тут еще дело в гиперинфляции. То, что вчера было сто, сегодня пятьдесят, а завтра десять. Даже самые малые деньги люди несут в обменники, бабули занимают очередь едва не с ночи, чтобы утром продать — тоже за гроши и копейки. Тысяча!

Вдруг принесли извещение, что на мое имя через Western Union пришел перевод — сто долларов — из Израиля. Сто долларов? Сто долларов! О Боже, что за чудо! Это, конечно, Арнольд, больше некому. А ведь мы были не так уж близки с ним, чтобы делать такие подарки. Катя обрадовалась и удивилась больше моего.

— Вот что значит еврей, — сказала и одобрительно посмотрела на меня.

Что ж, я этот незаслуженный комплимент принял.

— То-то и оно, — сказал я. — Вот именно. А ты думала. Это ты о чем? А, ну да. Само собой.

Вот как неожиданно просто решился вопрос. А полсотни мы уж как-нибудь наскребем. Тотчас помчался в Western Union. Ах, какая красивая купюрка попалась! Надежно запрятал во внутренний карман, чтобы, не дай бог, не потерять. Три раза ощупывал по дороге домой и радовался: хрустит!

Между прочим, приближалась зима. В тот же день Катя достала с антре­солей свои сапоги, долго рассматривала их, чистила, опять рассматривала и, наконец, сказала: может, ползимы и проношу.

Я понял. И сделал вид, что не расслышал.

Но не такова Катя, чтобы остаться непонятой.

— Я недавно заходила в ГУМ. Думаю, твой Ваня может и подождать. У них наверняка еще есть. Не последние же он отдал тебе.

Я промолчал. Может, и запротестовал бы, если бы не случай в универма­ге, в который мы зашли неизвестно зачем, денег у нас было только на овсянку. Побродив бесцельно по этажам и отделам, Катя направилась в отдел дамских платьев. Сказать, что выбор был большой, не скажешь, но несколько платьев ее заинтересовали. Она пошла в примерочную и позвала меня. И тут началось некое действо, театр мимики и жеста. Она одевалась-переодевалась, что-то невнятное проговаривала, улыбалась, изгибалась, чтобы увидеть себя в зерка­ле, губы ее шевелились, и наконец, вспомнила обо мне: «Ну как?» Я, конечно, кивнул: «Хорошо». И этого, как оказалось, довольно. Платье она возвратила на место и о каких-либо покупках не вспоминала до нынешнего дня.

На следующий день она позвонила мне из ГУМа.

— Ох, какие сапоги, — сообщила. — Плохо то, что осталась одна пара. Может, приедешь? Посмотрим вместе. Если тебе не понравятся, то и не надо.

Короче, обнимала она меня той ночью, как после долгой разлуки. Все ж таки женщины иные существа. Разве можно вообразить меня или иного муж­чину, который бы особенно нежно обнимал жену в благодарность за новые ботинки?

Да, нежность женщины — это здорово. Нет ничего важнее, милее и пре­краснее. Но как отдать долг? Прошло уже два месяца. Получается, что я, извините, протрахал сто долларов. Не много ли для безработного мужчины? Как-то грустно стало мне утром после счастливого пробуждения.

Вдруг я нашел простой выход: нужно перезанять у кого-нибудь. Хотя бы и под проценты. Почему нет? Время такое, все занимают, все платят. Но у кого? Может, у Васи Морозова? Мы с ним когда-то на четвертом курсе были на практике в многотиражке тракторного завода. На факультете Вася был человек тихий и незаметный, но в многотиражке неожиданно стал общим другом — веселым, общительным, и сразу, так сказать, затмил меня, хотя писал, на мой взгляд, неважно. Тупо. Но так ли это существенно на четвертом курсе?.. Существенно, что его пригласили в штат, он согласился, но в газете проработал недолго — год-два, и там же, на заводе, начал двигать по проф­союзной линии. Где он обретался нынче, я не знал, но телефон в записной книжке сохранился. Звонить, конечно, не хотелось. Я нарезал круги около телефона, не решаясь поднять трубку. Наконец решился. К телефону долго никто не подходил, и я уже чувствовал облегчение, — ну и не надо, но тут услышал: «У телефона». Если бы послышалось обычное «алло», наверно, и разговор сложился бы по-иному. Но «у телефона» меня сбило с толку, я засу­етился, заторопился, стал весело спрашивать о делах и жизни — и вместо ответа услышал: «А кто это говорит?» Это меня, как говорится, добило. Тем не менее, я сказал, что хотел бы встретиться. Дескать, имеется дельце. Не важное, но существенное. Или наоборот, не существенное, но важное. Нет, не так, и не важное, и не существенное, но.