Олег Ждан-Пушкин - Приключения человека, похожего на еврея

Вот и теперь... Даже когда нам два раза кряду не выплатили зарплату, казалось — наладится! Нет, тут, пожалуй, впервые все, и я в том числе, задумались: как же так? Ладно — заводы и дворники, но мы-то, мы. Мы, журналисты, элита интеллигенции. Что-то не так. А все же — хотел ли бы я вернуться назад, в те времена? Ха-ха, извините, господа советские патриоты, нет. В СССР — хотел бы, но под советскую власть — нет. Такая вот странная логика. Нравится ли мне сегодняшний день? Но как и кому такое существо­вание может нравиться?

Время было не просто скудное, а подчас и голодное, оно было отврати­тельное, мерзкое. Паскудное. Если об иных трудных временах люди вспоми­нают по-разному — с печалью, тоской, с гордостью — мы пережили, выдер­жали, — о перестройке будут вспоминать с отвращением. Личности, которых выдвинула она, оказались малыми, незначительными. Люди с недоверием смотрели на них. Недоверие — вот главное чувство, которое царило в умах и чувствах людей. Эйфория тоже может быть созидательным состоянием, но она промелькнула слишком быстро, не оставив после себя героев.

Постепенно те красивые лица, что мелькали на экранах телевизоров, ставшие для многих — и для меня тоже — если не кумирами, то, по мень­шей мере, поводырями в тогдашней кутерьме, стали терять внешнюю при­влекательность, а слова их убедительность, и однажды, сидя перед экраном, я почувствовал сильный душевный толчок, и этот толчок был — ненависть. Пассионарность их показалась корыстной, и потому энергия, которую спро­воцировали во мне, была злобной.

Когда появился и более-менее определился в правительстве Горбачев, я с восхищением глядел на него. Катя тоже поглядывала с интересом, хотя обычно политикой не сильно интересовалась. «Что за чудо? — почти вос­торженно сказал я однажды. — Как он там появился?» — «Болтун», — как бы с сожалением сказала Катя. «Что ты говоришь? — возмутился я. — Это руководитель новой формации, реформатор!» — «Болтун», — с той же инто­нацией повторила она.

Потребовалось время, чтобы понять: Катя права.

Когда случилось ГКЧП (для молодых читателей: попытка политического переворота, отстранения М. С. Горбачева от власти), единственное, что мы почувствовали, — беспомощность и зависимость: все это — в Москве, а до нее 700 километров, и там — танки! Можно вообразить, что чувствовало российское Зауралье. А Дальний Восток?! Ждали — так ждут вынесения при­говора арестованные по навету.

Взбунтовалась и наша тихая республика. Многие помнят трехсоттысяч­ный митинг на площади Ленина, когда все триста тысяч поворачивались к ораторам из власти спиной, но бурно приветствовали своих, а у памятника Ленину голодал один из оппозиционеров. Все это было внове для большин­ства, и перед голодающим толпились, как перед приземлившимся космонав­том. Лежали цветы — не понять кому, ему или Ленину, мнения и отношение тоже были разные: герой, говорили одни, кафкианский голодарь — другие. У меня не было политического темперамента, и я лишь только поворачивал­ся вместе со всеми и вместе со всеми кричал: «Жыве Беларусь!» Теперь с грустью вспоминаю то время: было ли? Может, привиделось? Совсем уж не похожи нынешний день и люди на тех, что стояли на площади в ожидании перемен.

Незадолго до начала той «перестройки» я успел купить — выхватить — «Жигуленок», в очереди за которым стоял несколько лет. Как раз в это время начались очереди — за любым товаром, причем по талонам. Близился Новый год, особенно длинные очереди образовывались за спиртными напитками. Я простоял в злобной толпе полтора часа, отоварился, купил две бутылки водки и бутылку шампанского. Потом поехал искать колбасу или сосиски — что-нибудь. Мне повезло: вот не столь уж длинный хвост в знакомом универ­саме. Через час я, счастливый, — как же, добытчик! — вышел из магазина. Катя будет рада. Но где мое авто?.. Нету! Естественно, холодный пот прошиб меня в одно мгновение. Сколько историй я слышал в последнее время об угонах! Вот фонарный столб, вот «Газель», возле которых я поставил маши­ну. Нету!.. Как же они, угонщики, повеселятся, подумал я, когда найдут в багажнике водку и шампанское! Как жаль, что я не успел положить еще и сосиски! Они бы им пригодились! Пускай был бы у них, подлецов, маленький праздник!.. Пускай бы выпили за здоровье растяпы!

Я бессмысленно топтался на одном месте и вдруг. Вот он, мой «Жигу­ленок». Стоит, хороший, славный, сверкающий, у следующего фонарного столба, у другой «Газели», и терпеливо ждет меня с сосисками. Вот тогда я и понял, что есть счастье. Счастье — это автомобиль, водка, шампанское и килограмм сосисок. И ты со всем этим новогодним богатством не торопясь едешь домой, к нежной и любимой жене. А в салоне звучит музыка — все равно какая, только бы звучала.

Вечером мне позвонил некто. Похоже, был сильно выпивши, по крайней мере, как-то подозрительно шумно дышал в трубку да и говорил сбивчиво, правильнее — азартно и бестолково. «Ага, получили? — заговорил не здоро­ваясь, словно продолжая прерванный разговор. — Ну и как вам эта свобода? Радуйтесь! Это еще цветочки, ягодки будут потом. Долго ждать не придется. Скоро!..» — «Подожди, — сказал я, — кто ты? Не узнаю». Голос был чем-то знаком, но. «Может, ты ошибся номером?..» — «Ага, ошибся! Теперь все ошибаются, кроме вас». — «Да подожди ты! — вскричал я. — Ничего не понимаю! Назовись сперва!..» — «Пошел ты!» — был ответ, и он положил трубку.

Как ни странно этот бестолковый разговор взволновал меня. Как будто я в самом деле в чем-то оказался виноват перед обществом, хотя я такой же пострадавший, как мой оппонент. А то, что он пострадал, было понятно. Но кто он? Нет, голос не знаком. Некто из многолюдной толпы. Ясно, ошибся человек, а жизнь, как говорится, достала. И, по-видимому, есть у него неприя­тель, если не враг, который виновен в его проблемах. Или он считает — вино­вен. Я так взволновался, что ходил взад-вперед по комнате и поругивался. Почему-то хотелось оправдаться. И тут опять раздался звонок — послышался тот же захлебывающийся голос: «.хотя такие, как вы, не тонут! Вы — тихой сапой! На цыпочках!.. Один за другим и все вместе. Гады, гады.»

Значит, звонок не случайный. Глупости говорит человек, а все же про­тивно, что кто-то — а значит, не он один — думает о тебе так же. Весь вечер я ждал третьего звонка — не дождался. Не позвонил он и в следующие дни, видно, проспался. Жаль только, что я так и не понял — кто. Мне уже хотелось с ним познакомиться и как следует объясниться. Даже некую непонятную вину я почувствовал. Может, будь мы, журналисты, умнее, честнее, активнее, такой беды не случилось бы? Глупости. Так обвинить можно и учителей, вра­чей, инженеров.

Ссоримся ли мы с Катей? Разумеется. Это ведь главное развлечение мужа и жены. Признаюсь, период примирения у меня короток, я сразу же раскаива­юсь, а Катя начинает петь на кухне арии из популярных опер, чем окончатель­но убивает меня. Арий знает много, может петь долго, и день, и два. Может быть, даже месяц, если бы выдержал я. Голос у нее красивый, нежный, тотчас проникающий и в подкорку, и в сердце, а если и этого мало, надевает свой голубенький девичий халатик, который и держит, похоже, для таких случаев, то есть, чтобы терзать меня. Ну и, думаю, всем понятно, чем заканчиваются такие ссоры: большой любовью.