Олег Ждан-Пушкин - Приключения человека, похожего на еврея

Там есть такая небольшая речка, Хопер называется, а тесть мой, Андрей Афанасьевич, оказалось, заядлый рыбак, и мы разок сходили с ним с удоч­ками. Вот там он несколько раз пытался начать демократический разговор о равноправии наций, вопросительно поглядывал на меня, но когда я заявил, что не еврей и не русский, а белорус, обрадовался: с белорусами в России все ясно — свои. Нашим выходом на реку он остался удовлетворен: в два раза обловил меня, показал, на что в этом деле способен. Ну и опять же, белорус!.. Алена Кондратьевна тоже была довольна: вволю наговорилась с дочкой, пока нас не было, а еще показала свое кулинарное искусство, — в общем, прово­дили они нас через два дня с надеждой, что все у Кати будет хорошо.

Есть у Кати и старший брат Сергей, он тогда работал в Воронеже на экс­каваторном заводе, приезжал познакомиться на машине с шофером, мы с ним и тестем крепко выпили и в тот же день простились, производственные дела требовали его возвращения. И то, что мы так дружно, хотя и с излишествами, посидели за столом, тоже всем было по душе. То, что я молодой успешный журналист и Катька со мной не пропадет, предполагалось само собой. Так выглядело. Ну а то, о чем они думали и говорили между собой, конечно, оста­лось тайной, ненужной ни мне, ни Кате. Думаю, она не сказала, что я потерял работу. Кому хочется огорчать близких?

Мне оставалось собрать пятьдесят долларов, чтобы возвратить Ване долг, и потому очень кисло стало на душе, когда он позвонил мне. Дождался, черт возьми!.. «Знаешь, какие у меня новости? — весело спросил он. — Со вчерашнего дня я тоже безработный». — «Как так?» — ахнул я. «Да вот так. Закрылась наша контора».

Так я и не понял, что это за контора. Он молчал, и я молчал. Он, как я понимаю, еще не привык к такому своему положению, осмысливал его и вопреки ситуации чувствовал некий беспричинный душевный подъем, а я уже давно прошел этот этап, и мне нечего было сказать. Посочувствовать? Глупо. Выругаться? Разве что. «Слушай, Ваня, — сказал я. — Сто долларов у меня есть, могу отдать хоть завтра». — «Да я не об этом, — он вдруг поте­рял веселость. — Пока деньги у меня есть. Знаешь что. Приходи, напьем­ся». — «А, вот это дело! — я и в самом деле обрадовался. — Может, завтра? Я тебе позвоню».

Однако назавтра кое-что изменилось, и я не попал к нему. Ладно, решил, вот соберу еще полсотни, тогда и встретимся.

Это кое-что, случившееся на следующий день, оказалось чрезвычайно важным: Катя объявила о беременности. По этому случаю я купил коробку конфет, мы открыли шампанское и просидели весь вечер, и раньше обычного нетерпеливо легли в постель, словно начальная беременность вызвала у нас усиление сексуальности.

Жизнь после такого сообщения заметно изменилась. Во-первых, надо было заработать денег, во-вторых, больше уделять Кате внимания, в-тре­тьих. Я сам себя и свою роль стал понимать иначе, нежели прежде. И как-то между прочим решил, что теперь отдавать долг не время. Тем более что деньги, как обронил Ваня, у него пока есть.

Всем известна фраза: к хорошему привыкаем быстро. Но быстро при­спосабливаемся и к плохому. Уже будто так и надо — стоим в очередях с талонами и продуктовыми книжками, по несколько часов проводим в обмен­никах, чтобы хоть как-то отбить заработанное, покупаем то, что подешевле, а женщины достают из шкафов девичьи платья и радуются, демонстрируя сохранившиеся фигуры. Старики, пережившие Отечественную войну или много знающие о ней, уверенно закупали соль и сахар, запасались также кру­пами, макаронами. Наш сосед по лестничной площадке дядя Петя, матерщин­ник и выпивоха, увидев меня, весело крикнул в раскрытое окно: «Все! Теперь эти гады меня не возьмут! Все антресоли перловкой и макаронами забил!» Эти закупки оказались ошибкой: в крупах быстро расплодилась пищевая моль. Впрочем, дядя Петя нашел выход: завез в деревню родственникам на корм поросятам, а привез несколько хороших кусков соленого сала и вволю попьянствовал «на халяву». Мы никаких таких запасов не делали, но когда я был у матери, она попросила купить побольше соли. Оказалось, мы опоздали: соли в городе уже не было. Правда, в следующий приезд удалось купить пяти­десятикилограммовый мешок соли неочищенной, серой, видимо, кормовой, для животных. Так она и лежит там до сих пор.

В прежние времена, стоя в очереди за каким-либо товаром, мы молчали, разговаривали в основном знакомые между собой люди, теперь — совсем иная звуковая картина, очереди словно ожили, каждому есть что сказать, о чем поговорить!

Скоро выяснилось, что самая необходимая профессия в городе — двор­ник. Похоже было, что все дворники города или забастовали, или уволились. Забитые доверху мусоропроводы, горы возле контейнеров. Быстро распло­дились крысы и спокойно перебегали улицы, словно в гости друг к дружке. Утром туда, вечером оттуда. В один из дней над городом нависла туча, потя­нуло холодом, начался ураган, и вся эта дрянь — газеты, тряпки, полиэти­леновые мешки — поднялись в воздух и, как диковинные птицы, понеслись в небе и мимо окон, будто произошла катастрофа, и мы почувствовали себя маленькими человечками, то есть такими, каковы мы и есть.

Но ведь не может продолжаться такое вечно! Любое общество, попав в подобную историю, пережив шок и растерянность, начинает приходить в себя, самонастраивается, не особенно надеясь на какие-либо решения пра­вительства. Признаков такого процесса я ждал каждый день. Прекратились забастовки на автомобильном заводе — хороший признак! Правда, начались на тракторном. А вместе с тем вокруг города стали появляться роскошные коттеджи. Что это значит? Пир во время чумы? Или наоборот, заканчивается эпидемия, будем жить?..

Катя человечек хороший, но хитренький. В словах ее часто имеется второй смысл. Что она хотела? Похвалить или уязвить? Хорошо, в ее пред­ставлении, быть евреем или плохо? Вполне может быть, что и то, и другое. В зависимости от конкретной ситуации. А может быть, не хитрая она, а умная. Сообразительная. Догадливая. Предусмотрительная.

Когда мы познакомились, понравились друг другу, и только-только нача­ли обниматься и целоваться, я залез ей под кофточку, а потом и под лифчик. Впрочем, этому действию предшествовало еще кое-что. По воскресеньям мы отправлялись с ней на пляж. Фигурка у Кати хорошая, и я наслаждался, глядя на нее. Плавала она плохо, но и это мне было по душе, давало дополнитель­ные возможности, например, брать на руки под видом обучения плаванию. Я все поглядывал на ее грудь, она заметила это и не против была показать красоту. Но как сделать это? Очень просто. Однажды, когда я держал ее на руках, у нее как бы вдруг сорвалась с плеча бретелька, и я, наконец, увидел всю красоту, точнее, ее половину. Естественно, это сильно меня взволновало. В тот же вечер, хорошенько наобнимавшись и нацеловавшись, я и залез под лифчик. Она не уклонялась, мы оба прислушивались к приятным своим ощу­щениям, — так, за этим хорошим занятием, прошло, не знаю сколько, может, минут десять, двадцать, но появилось чувство — не знаю, возможно, одно­образия или нетерпения, пора было развивать успех, — тут-то она и уронила на асфальт как бы ненароком ключи от комнаты. Ключи зазвенели, процесс, как бы нечаянно, прервался и на сегодня закончился. То есть, она и ушла от развития событий, и меня не обидела. А поскольку я был влюблен, все это сообщало мне ни больше ни меньше как весточку о целомудрии моей избран­ницы, о чем она и хотела дать знать. В общем, как хотите, так и считайте: то ли умненькая, то ли хитренькая. Что ж, недаром сказано: наука страсти неж­ной. У мужчин своя, у женщин своя.