Кэт Кроули - Лунное граффити

— Как-то странно, — удивляется Эд.

Я киваю. В нашей семье еще не то бывает. По­следнее время мы не ездим по мосту втроем, толь­ко я с папой. Как в тот раз, когда мы отправились в Южный Мельбурн за мороженым. Перед тем я застала его прибивающим табличку к сараю. «Что еще за 132А? — вырвалось у меня. — Мы все жи­вем просто в 132». — И я показала на номер дома.

«Ну да, — протянул он, — только паренек, до­ставляющий пиццу, никак не запомнит, куда не­сти. Перестань хмуриться, Люс». Мы решили про­катиться по мосту, и мир, весь день казавшийся пыльным и грязным, разбежался огнями в поли­рованной водной глади.

«Когда ты переедешь назад?» — спросила я. «Скоро». — «Джезз говорит, вы разведетесь». —«Джезз ошибается. Я бы предупредил ее, реши мы развестись. Стал бы я жить здесь и каждый день проводить с твоей мамой, если бы мы хотели раз­вода?» «Не стал бы», — кивнула я, глядя на рек­ламные щиты, исчезавшие так быстро, что не бы­ло никакой возможности их прочесть.

На обратном пути я попросила высадить меня у студии Ала. Так в «Парусах воспоминаний» по­явилась четвертая бутылка. В ход пошли спички и зубочистки. Я накрошила в черный пластилин тол­ченое стекло для эффекта ночных огней. Купила игрушечную машинку и сделала трех крошечных человечков, посадила их в машину. Эту бутылку я делала дольше всех. Ал глазам не верил, когда я за­кончила. Сказал: «Ты словно уменьшила мир и спрятала под стекло».

***

Эд прячет блокнот, и перед нами снова ночная улица.

— Твой отец дает о себе знать? — спрашиваю я.

— Не-а. Мама говорила, он устроил страшный скандал напоследок. Ей было шестнадцать. Она сообщила ему, что буду я, — только отцовскую тень и видели.

Я хихикаю, но тут же обрываю смех.

— Вообще-то ничего смешного.

— Мама, похоже, не расстроилась. Говорит, она этого ожидала.

— Я бы расстроилась. Если б любила парня на­столько, чтоб с ним спать, а он бы взял и бросил меня, узнав о беременности.

— Чтоб заниматься сексом, любить не обяза­тельно.

— Я в курсе, — огрызаюсь я и чувствую, что лицо вспыхивает, как сверхновая звезда. — Но ведь здорово было бы. Чтоб все случалось по люб­ви. И чтоб люди потом не расставались.

— Загляни на днях к родителям Лео. Они не расстались, но это не здорово.

— Дэйзи говорила, он живет у бабушки.

— Я смотрю, вы многое успели обсудить в туа­лете.

— Можно подумать, вы не говорили о нас, ког­да пошли туда же.

— Говорили. Что встречаться с вами небезопас­но. — Его слова звучат довольно правдоподобно.

— Не поверишь, но мы говорили практически о том же, — парирую я, и мои слова звучат не ме­нее правдоподобно. — Дэйзи сказала, что у Лео были неприятности с полицией.

— Обвинение не предъявили. И вообще, Лео хороший парень.

— Но с плохими родителями?

— Пьют они изрядно. Он уже несколько лет с ними не живет. — И все. Надо понимать, боль­ше Эд ничего не скажет. И правильно. Пусть я считаю, что родители у меня с причудами, но па­пу я вижу каждый день. И каждый день хочу ви­деть. Однажды пришлось прочесть ему лекцию о нормах гигиены в общественных местах, чтоб не путал по утрам лужайку с ванной комнатой, но это простительный недостаток.

Недолгое молчание прерывает нежданный, как порыв ветра, смех Эда.

— Ты чего?

— Ничего. До меня вдруг дошло. Ты ударила меня за то, что я оказался не мистером Дарси!

— Ты знаешь, кто такой мистер Дарси?

— Я существую, следовательно, знаю о мисте­ре Дарси. В этом году Бет проходила «Гордость и предубеждение». Пришлось сто раз смотреть с ней фильм. И роман она знала от корки до корки, как, впрочем, и другие книжки.

— Должно быть, она умная.

Нелепость какая-то: хочу говорить в будничном тоне, но любая фраза о Бет выходит облаченной в длинное бальное платье.

Взгляд Эда красноречиво доказывает, что неес­тественность в моем голосе он заметил, но не зна­ет, чему ее приписать.

— Она действительно умная. — Эд опять щел­кает страничками в блокноте, то подгоняя, то за­держивая нарисованных персонажей. — Умнее меня.

Я смотрю на щелкающие страничками руки.

— Ты умный.

Его брови опять ползут вверх.

— Ты-то откуда знаешь?

Задумываюсь. Я почему-то точно знаю, что он умный.

— Вот видишь, — опережает меня Эд. — Не знаешь.

— У тебя есть чувство юмора, а у глупых его не бывает. Папа говорит, что рассмешить людей сложнее, чем довести до слез.

— Конечно. Чтоб довести до слез, надо лишь звездануть хорошенько.

— В том-то и дело.

— Слушай, может, я бывал на выступлениях твоего отца?

— Вряд ли. Если только ты не завсегдатай ноч­ных клубов, где проводят вечера в формате «сво­бодный микрофон». — Я смотрю на его старые джинсы, на рабочие ботинки с металлической вставкой, вспоминаю, как Эд с другими «сачками» пропускал школу. — Или ты как раз тамошний завсегдатай?

— Я рано ложусь. Магазин открывается к семи тридцати, когда рабочие приезжают за материала­ми и поставщики доставляют товар. Берт раньше половины девятого обычно не приходил, так что вся ответственность лежала на мне. — Он похло­пывает руками по блокноту. — И я ни разу не опоздал, — прибавляет он вполголоса, словно го­ворит не со мной.

Я помалкиваю. Мы стоим у забора, глядя по сторонам.

— Который час? — спрашивает Эд.

— Половина первого.

Все так, как он описывал: ночь редеет. Несколь­ко человек на трамвайной остановке, случайные такси. Эд и я.

— А родителей Бет не волнует, что вы так позд­но встречаетесь? Вернее, так рано?

— Знаешь, я не звоню в парадную дверь, — хмыкает он. — В глубине сада у нас есть свой уго­лок. За густой листвой его из дома не видно. Толь­ко и надо, что перемахнуть через забор в том ме­сте, где она меня ждет.

— Как романтично.

— Ну да, пока ее отец нас не застукает. Пути отступления я продумал, так что никто не по­страдает.

— Кроме Бет, — возражаю я. — Ты, понятное дело, сиганешь через забор, но она-то останется.

— Бет может за себя постоять.

При мысли, как он махнет через забор, я вспо­минаю, что ему скоро уходить, и теперь гадаю, когда наступит неловкое молчание. Пусть идет, ес­ли хочет, мне все равно. Чтобы показать это, я рас­хаживаю из стороны в сторону.

— Браслет, которым ты все время щелкаешь, — от парня? — неожиданно спрашивает Эд.

— Точно. От парня. — Я щелкаю опять. — Это папин талисман. Всем, кто его надевает, везет.

— Да? А если талисман у тебя, как же его удача?

Представляю папу на шезлонге у сарая.

— С удачей у него все в порядке. Знаешь, ты иди. Если хочешь.

— Ты уже говорила. А если я не хочу уходить?

От фаст-фуда, торгующего навынос, струится атласный от жара воздух; наверное, его даже мож­но потрогать. Я сосредотачиваюсь на этой мысли, чтоб не смотреть на Эда. Сказать: «Я не против, оставайся» — язык не поворачивается, поэтому я спрашиваю: