Кэт Кроули - Лунное граффити

— Если я тебе нравлюсь, почему ты вернулся к Бет? — наконец говорит она.

— Я не вернулся к Бет.

— Правда?

— Слушай, давай ты все же снимешь руку с ли­ца? Жутко неестественно так разговаривать.

Она убирает ладонь и улыбается, и у меня в го­лове проносятся одна за другой сотни будущих стен. Петляющие зеленые лабиринты и два блуж­дающих по ним человека. Дверные проемы, за ко­торыми отрываются дороги. Небо точь-в-точь то­го оттенка, что я искал.

Я слушаю Эда, закрыв глаза. Что-то новое зву­чит в его голосе, то, чего раньше не было. Может, так звучит правда. Я ему нравлюсь. Три столкнув­шихся слова. Он не вернулся к Бет.

— Правда?

— Слушай, давай ты все же снимешь руку с ли­ца? Жутко неестественно так разговаривать.

Снимаю, и мы, улыбаясь, смотрим друг на дру­га, и неловкости нет. Эд не вернулся к Бет. Мои родители любят друг друга, но не хотят постоян­но жить вместе. Дилан с Дэйзи скандалят, но не расстанутся, по крайней мере до ее следующего дня рождения. Лео — поэт, и ему нравится Джезз, вот и весь курс.

О любви я ровным счетом ничего не знаю. За­то знаю, что хочу поцеловать Эда. Хочу, чтоб он был счастлив. Сейчас он счастливее, чем раньше: я вижу, потому что сняла руку с лица.

— Я ходил к ней, — рассказывает он. — Полу­чилось, что ходил попрощаться. — Он снова улы­бается. Улыбаюсь и я. — У тебя потрясающая улыб­ка, — говорит он.

— Папа остается жить в сарае, но разводиться мои родители не собираются.

— Понятно.

— Хотелось тебе сказать. Видимо, приступ от­кровения.

— Понятно, — говорит он, наклоняясь все ближе, и по всему телу бежит «дзынь», и я вол­нуюсь, я страшно волнуюсь. — Тебе плохо? — спрашивает он.

— Мне хорошо. Ну давай же, давай.

Он прижимается губами к веснушке у меня на шее. Солнце, спасибо тебе. Спасибо, спасибо, спа­сибо! Он прокладывает губами дорогу к моим гу­бам и кровь в моих жилах превращается в расплав­ленное стекло, блестящее, цвета карамели, текущее от его дыхания. Не прикладывая ни малейших усилий, я левитирую, и еще, и еще.

— Больше не ври мне, — говорю я.

Он отвечает:

— Заметано.

— Ты ушел из школы, потому что не мог чи­тать, — догадываюсь я.

— Да, и еще потому, что одна девчонка слома­ла мне нос.

— Больше всего в нашем городе я люблю твои работы, — признаюсь я.

— Я посвятил тебе стену, — говорит он. — Как знать, может, она последняя.

— Почему последняя?

— Может, я поступлю в университет, про кото­рый ты рассказывала. Может, начну рисовать на бумаге.

— Разве такие, как ты, живут не ради адреналина?

— Это про Лео. Хочешь посмотреть?

Мы подкатываем велосипеды к мастерской и смотрим на стену.

— Вот это да.

— Спасибо, — улыбается он.

Это солнце. Раскаленный комок стекла, побеж­дающий ночь. Эд не подписал рисунок, но я знаю, кто он. И знаю, кто я. Правда, пока не знаю, кто мы вместе. Он достает баллончик и рисует желто­го птенца. Только этот птенец не спит грудкой кверху.

Он проснулся.