Роберт Киркман - Ходячие мертвецы: падение Губернатора

— Эй, парень! — Мартинес останавливается в дверях, руки на бёдрах.

— Ты не видел…? — он прерывает себя. — О, привет…. Напомни своё имя?

Калека медленно поворачивается, окровавленный обрубок ловит солнечный блик. Его голос кажется тяжёлым, хриплым, тягучим и искажённым:

— Рик.

— О, Боже. — Мартинес смотрит, озадаченный ужасным видом отрубленной кисти. — Что произошло с твоей…? Господи, что с тобой случилось?

Рик опускает взгляд:

— Несчастный случай.

— Что?! Как?! — Мартинес подходит к нему, кладёт руку ему на плечо. Рик отстраняется. Мартинеса переполняет негодование и сочувствие. Он выглядит вполне убедительно.

— Кто-то сделал это с тобой, так ведь?

Человек по имени Рик бросается на него, хватает его за рубашку одной здоровой рукой.

— Заткнись! Заткнись! — голубые глаза мужчины горят яростью, словно раскалённые угли. — Ты отдал меня этому психопату! Чёрт возьми, это твоя вина!

— Эй! — Мартинес отстраняется, прикидываясь дурачком.

— ХВАТИТ!

Голос доктора Стивенса действует на них, как ушат холодной воды. Врач разнимает их, удерживая каждого на расстоянии вытянутой руки.

— Прекратите, прекратите, чёрт возьми, сейчас же! — он прожигает их взглядом. Затем он кладёт руку на плечо Мартинеса. — Иди, Мартинес. Тебе пора.

Мартинес уходит, и Рик выдыхает, уставившись в пол, придерживая свой обрубок здоровой рукой.

— Что с этим парнем? — довольный потасовкой Мартинес спрашивает доктора, выйдя из зоны слышимости и направляясь к выходу. Семена посажены, осталось дождаться всходов. — Он в порядке?

Врач останавливается в дверном проёме, произнося еле слышно:

— Не волнуйся о нём. Что ты хотел? Ты меня искал?

Мартинес протирает глаза.

— Наш замечательный Губернатор попросил меня поговорить с тобой, сказал, ты, кажется, не слишком счастлив здесь. Он знает, что мы друзья. Он просто хотел, чтобы я…

Мартинес неожиданно замолкает, затрудняясь подобрать слова. Ему действительно импонирует циничный, проницательный Стивенс. Тайно, в глубине души, Мартинес восхищается этим человеком – человеком образованным, человеком вдумчивым.

На мгновение Мартинес оборачивается и смотрит на человека в другом конце комнаты. Чужак по имени Рик держит забинтованное запястье, прислонившись к стене, уставившись куда-то в пустоту. Он будто глядит в бездну, пытаясь осознать жестокую реальность своего положения. Но в то же время, по крайней мере, в глазах Мартинеса, этот мужчина выглядит твёрдым, как скала, готовым убить при необходимости. Его покрытый густой щетиной волевой подбородок и морщинки в уголках глаз, образовавшиеся то ли от многолетней привычки смеяться, то ли от душевного потрясения и чрезмерной подозрительности — или всего вместе — кажется, делают из него человека из совсем другого теста. Если не высокообразованного человека, то, по крайней мере, того, с кем нужно считаться.

— Я не знаю, — бормочет, наконец, Мартинес, поворачиваясь к врачу, — Думаю, он просто хотел, чтобы я... убедился, что ты не создашь неприятностей.

Он вновь запинается.

— Он просто хочет убедиться, что ты всем доволен.

Теперь пришла очередь врача бросить пристальный взгляд на человека в другом конце комнаты, размышляя о чём-то.

Наконец Стивенс поворачивается к Мартинесу со своей фирменной ухмылкой на лице.

— Ох неужели?

* * *

Арена оживает под гул тяжёлого металла и гиеноподобные визги с трибун, и по команде, сварливый, скабрёзный, безграмотный мужчина, известный как Юджин Куни, выходит из тени северного вестибюля, напоминая обрюзгшего Спартака. Он носит старую защитную форму для игры в американский футбол, и держит в руке окровавленную биту, рукоятка которой обмотана изолентой.

Толпа подстрекает его, когда он проходит вдоль строя ходячих мертвецов, прикованных к столбам на краю арены. Существа тянут к нему руки, разевают гнилые рты, скрежещут почерневшими зубами и пускают чёрные нити желчи, поблёскивающие в лучах пыльного света. Юджин показывает им средний палец. Толпа взрывается одобрительными криками, и Юджин занимает своё место в центре арены, размахивая битой с чрезвычайно важным видом. Вонь разложения и горящего мусора смешивается с легким бризом.

Юджин крутит в руках биту и ждёт. Зрители тоже ждут. Вся арена, кажется, замерла в ожидании соперника.

* * *

Чуть выше трибун, в ложе для журналистов, стоя за Губернатором и глядя на арену, Гейб вслух задаётся вопросом.

— Вы уверены, босс?

Губернатор даже не смотрит на него.

— Шанс увидеть, как эта сука потерпит поражение без малейшего усилия с моей стороны? Да, я думаю, это хороший ход.

Шум, доносящийся с арены, привлекает их внимание к пятну света у южного входа.

Губернатор улыбается:

— Будет зрелищно.

* * *

Резким порывистым шагом она выходит на арену из тёмного коридора. Голова опущена, плечи расправлены под чёрной монашеской мантией, дреды развиваются на ветру, она двигается быстро и решительно, несмотря на раны и истощение, как будто ей предстоит всего-то схватить случайного кролика за холку. Она крепко сжимает в правой руке длинный, изогнутый меч.

Она появляется перед толпой так быстро, так естественно, так решительно, что её экзотическая натура и бесцеремонное появление, кажется, заставляют толпу на мгновение затаить дыхание, весь мир вокруг неё словно замирает в ожидании. Ожившие трупы тянутся к этой странной женщине со старинным мечом, когда она проходит мимо, окружая её словно попрошайки, вымаливающие подаяние. Она приближается к Юджину с бесстрастным выражением лица.

Юджин поднимает биту, выкрикивает какую-то пустую угрозу и набрасывается на неё.

Женщина парирует его выпад ударом в пах так ловко и молниеносно, как если бы мужчина двигался в замедленной съемке. Удар ногой в уязвимое место вызывает у него почти девичий визг при виде чудовища, заставляя его согнуться пополам в агонии. Зрители испускают сочувствующий стон.

Дальше следует движение резкое и точное, словно взмах кухонного ножа.

Женщина в плаще легко уворачивается, совершая своего рода низкий пируэт, и теперь, держа меч обеими руками, она наносит удар такой естественный, такой отработанный, точный и неизбежный, как если бы умение обращаться с мечом могло быть врождённым. Лезвие ручной ковки, секрет выплавки которого передавался ремесленниками из поколения в поколение, с едва различимым свистом отрубает голову Юджина Куни.

Мерцание стали, проблеск вольфрама, и череп мужчины, отсечённый с лёгкостью ленточной пилы, выглядят настолько сюрреалистично, что толпа реагирует несколько странно: среди людей слышится неловкий кашель, кое-где раздаётся нервный смех... а затем на трибуны обрушивается цунами молчания.