Михаил Гофер - Солнечный остров

Вообще, я заметил, что можно даже охаивать существующий строй, оказывать явное неуважение к государственной атрибутике, но если с тебя взять нечего, и впрямую никаких угроз ничьему личному обогащению ты не оказываешь, то можно говорить всё, что угодно! Ощущение такое, что тебя даже на это провоцируют, чтобы ты выговорился, словами обозначив действие, и успокоился. Своеобразная ширма, за которой и мутная вода не нужна – не надо мутить воду, бояться некого – все остальные по ту сторону телевизионной изгороди.

Дортмундсен замер, понимая, что его речь хоть и проговаривается на понятном для всех языке, производит впечатление шаманского бормотания, так как министры со стороны напоминали незнакомые фигуры из музея мадам Тюссо. Наконец Гласс, снова открыв фляжку и снова испортив мимику, расшевелил всех, звонко и со смаком чихнув. Посторонний звук вывел всех из оцепенения.

– Странные вещи вы рассказываете, Якоб… – произнёс, наконец, министр образования и науки Поуп. – Как это – никому нет дела? Есть же государственные службы, социальные учреждения, да и полиция, в конце концов…

– В том то всё и дело, Ричард.… Все государственные и муниципальные службы настолько отстранены от всего, что происходит у них под носом, что только отмахиваются от каждого нового циркуляра, и так толком не успевая ничего из того, что положено. А если и успевают, их забрасывают новыми никчёмными бумагами, оттирая их тем самым от своей основной работы. Надзорные службы тоже выполняют заказы так называемого безликого «государства». Проверки то и дело сыплются на головы бедных служащих. Неожиданно могут издать какой-нибудь закон или подзаконный акт, меняющий в мелочах какие-то правоотношения, или хотя бы даже способ написания почтового адреса. Представляете, что это такое? Всё равно что поменять буквы на клавиатуре. Если не сумел привыкнуть – остался без работы, это называется «естественный отбор». Раз в полгода обязательно что-нибудь придумывается. Народ, мучающийся на службах, за всеми этими нововведениями и не успевает разглядеть, что творится вокруг, иногда лишь постфактум вздыхая по утраченному озеру или лесу.

Дортмундсен подошёл к окну, и начал было открывать фрамугу, но передумал, и открыл всё окно, обе створки настежь.

– Простите, – сморщив лицо и сведя вместе брови, опять по-военному просто придумал продолжить разговор Шпигель, – Что значит «утраченное озеро»?

Министры с облегчением и благодарностью в глазах переглянулись, и внимательно вперились глазами в спину Дортмундсена. Дортмундсен, не оборачиваясь, улыбнулся, глядя в оконную даль, поскольку и ему иногда приходилось переглядываться с благодарностью в глазах с кем-то из кабинета министров после вопросов Шпигеля, подставил лицо слабому ветерку, прорвавшемуся в окно, собираясь с мыслями. Перед тем как повернуться, он спрятал улыбку.

– Там практически нет никаких отношений, кроме товарно-денежных. – обобщил он, наконец. – Всё можно купить или продать. Покупательная способность стала мерилом определения рейтинга индивидуума в обществе. При наличии денег можно посадить «своих» людей (в основной массе, кстати, с подмоченной репутацией) на «анкерные» места и работы (Шпигель, не напрягайтесь! Анкер – это тот самый камень в часовых механизмах, вокруг которого и вертятся все остальные шестерни), и время от времени испрашивать с них своеобразную «дань» различными услугами. В том числе и куплей-продажей земли, леса, озера.

Деньги настолько владеют умами, что молодые девушки не стремятся идти работать и зарабатывать, а сразу, чуть созрев, а иногда и раньше, продают сначала свои фотографии в различные модельные агентства, а потом и свои тела агентам, фотографам, редакторам и прочей приблуде за первое место на обложке журналов.

– Хо! – за время монолога Гласс ещё пару раз успел приложиться к фляжке, поэтому глаза его уже блестели и в них виден был пусть и искусственный, но интерес к жизни. – Интересно бы было посмотреть! Не привёз случайно, Якоб?

– Том, ваша фляжка не доведёт вас до добра.. – Якоб перешёл на имена, но на «ты» ещё пока было не время. – А что до пошлых журналов и скабрезных записей, так от них есть прекраснейшее лекарство: стоит только подумать, что на этом месте могла оказаться ваша жена. Ну, в нашем случае – дочь. Интерес резко сменяется отвращением.

Гласс чем-то булькнул в горле, сделал вид, что пошутил, но якобы не вовремя поперхнулся и теперь не может говорить, а только покивает головой и покашляет. Его старшая дочь как раз находилась в том нежном и опасном возрасте, когда ещё отношения с противоположным полом на пользу бы не пошли, хотя всякие романтические картинки уже развешивались ею по стенам комнаты, по привычке ещё называемой «детской».

– В этом плане я бесконечно благодарен министру здравоохранения, культуры и связи Виндсторму за неустанный труд его ведомства по отслеживанию и пресечению попадания в эфир нашего телевидения этой… – Дортмундсен одновременно на обеих руках потёр большими пальцами об указательные, и, найдя в своём лексиконе для этой ситуации только неприличные слова, ограничился приличным, – …чепухи!

Виндсторм устало вздохнул и медленно закивал головой:

– Кто бы знал, какой настырности атаки идут именно в этом направлении, – таким же усталым голосом, как и его вид, проговорил он. – Здесь всегда легче всего пробить брешь в обороне. Причём начать можно с мелодрам и так называемой эротики, а дальше как снежная лавина – остановить невозможно!

– Да! Вы даже не представляете, как я рад, что вернулся, и что здесь по прежнему всё неизменно. Как справедливо заметил Гласс, мы – островное государство, нас так просто не достать!

За окнами начинало смеркаться, и это означало, что через несколько минут придёт ночь, неожиданно и тихо. Беззвучный министр иностранных дел и торговли Герберт Сэйлер встал и прошёл к бару. Дортмундсен проводил его взглядом, выражающим лёгкое недоумение, поскольку за Сэйлером не водились излишества вообще и алкоголь в частности. Штиль тоже с недоумением проследил за перемещением Сэйлера, но вернулся к разговору:

– Успокойте чем нибудь ещё, Якоб! У Вас, я вижу, получается… Что там ещё не так, как у нас? Я выслушиваю Ваши повествования почему то не с ужасом, что же такое творится в мире, а с облегчением, что у нас такого нет!

– Ну…. – Дортмундсен опять замолчал и задумался. В такие минуты люди, находившиеся ближе к нему (ближе не в плане геометрии, а в плане отношений), в шутку говорили, что через его глаза можно разглядеть как выглядит затылок лорда-канцлера изнутри. Через двадцать восемь долгих секунд Якоб, наконец, заговорил:

– Там, – он выделил голосом слово «там», проводя границы не только в географии, но и в фонетике, – там во власть в основном попадают бухгалтера, юристы и экономисты. Если посмотреть на нашу систему, то во власть не может попасть человек, не зарекомендовавший себя в ремесле. Там же основной задачей является перераспределение финансов, попытки найти ошибки в договорах и в их исполнении, и НЕ платить, или отсудить неустойку. Они не умеют РАБОТАТЬ, они изобретают способ отъёма денежных средств у других, не запрещённый законом, поэтому законы их издаются многими томами, юристы помыкают руководителями… в общем, наши юристы, связавшись с тамошними, проиграют, не начав… и, что самое обидное, по закону будут правы они.